Вот так ислам вышел из своих пустынь. Высокомерный, неизобретательный и с самого начала на две трети подчиненный греко-азиатской цивилизации, он находил на востоке и юге Средиземноморья многочисленных новобранцев, уже готовых воспринять такую сложную смесь. По мере распространения ислам все больше пропитывался этой смесью. От Багдада до Монпелье он распростер свой культ, заимствованный у Церкви, у Синагоги, в искаженных традициях Геджаза и Йемена; так он проповедовал свои персидские и римские законы, свою греко-сирийскую и египетскую науку, свою администрацию, с самого первого дня отличающуюся терпимостью, что вовсе неудивительно, когда в государственном теле отсутствует единство. Не правы те, кто удивлялся быстрому прогрессу мусульман в смысле утонченности нравов. Основная масса этого народа просто-напросто изменила привычки, и народ этот стал почти неузнаваем, когда начал играть роль апостола или радетеля на мировой арене, где уже давно не знали его под древними именами. Разумеется, в этот конгломерат столь разных рас каждая вносила свой вклад в общее процветание. И все же — кто именно дал главный толчок, кто поддержал порыв пусть и не столь долговременный? Не кто иной, как небольшая группа племен арабского происхождения, вышедших из самой сердцевины полуострова, которые дали не ученых, но фанатиков, солдат, победителей и наставников.
Арабская цивилизация была не чем иным, как греко-сирийской цивилизацией, омоложенной, обновленной дыханием гения — довольно кратковременным, но более свежим — и трансформированной персидской примесью. Построенная таким образом, открытая многим влияниям, она не укладывается ни в одну социальную формулу, имеющую иное происхождение; но и греческая культура не сочеталась с римской, столь ей родственной, которая много веков оставалась замкнутой в пределах одной империи. Здесь неоспорима невозможность для цивилизаций, созданных чуждыми друг другу этническими группами, когда- либо смешаться друг с другом.
Когда история четко установит этот непреодолимый антагонизм между расами и их культурными типами, станет очевидно, что различие и неравенство коренятся в глубине этих составных отталкиваний, а поскольку европеец не сможет цивилизовать негра, поскольку он в состоянии передать мулату лишь часть своих способностей, а этот мулат, имеющий в жилах кровь белой расы, не создаст потомство, способное воспринимать что-либо большее, нежели культура метисов, пусть и устремленная к идеям белой расы, я считаю себя вправе заявить о неравенстве умственных способностей различных рас.
Повторю еще раз, что речь вовсе не о том, чтобы скатиться к методике, столь милой, к несчастью, для этнологов и, по крайней мере, смехотворной. Я не собираюсь рассуждать о моральной и умственной ценности отдельно взятых индивидов.
Что касается моральной ценности, я полностью и целиком вывожу ее за рамки вопроса, когда констатирую способность всех человеческих обществ в должной мере осознать значение христианства. Когда речь идет об умственной способности, я абсолютно отвергаю аргументацию, заключающуюся в следующем: всякий негр бездарен,[33] иначе, следуя такой логике, мне пришлось бы признать, что всякий европеец умен, но упаси меня Бог от такой глупости.
Не думаю, что сторонники равенства рас поспешат показать мне тот или иной отрывок из той или иной книги миссионера или путешественника, откуда следует, что некий йолоф оказался искусным плотником, готтентот стал добрым семьянином, кафр умеет танцевать и играть на скрипке, а бамбара знает арифметику.
Я признаю все, что можно рассказать чудесного в этом смысле, что касается самых талантливых дикарей. Я отрицаю чрезмерную глупость, хроническую бездарность даже среди самых нецивилизованных племен. Я даже пойду дальше моих оппонентов, потому что я не сомневаюсь, что немалое число негритянских вождей по силе и обилию идей и мыслей, по мощи духа и интенсивности активных способностей превосходит средний уровень, коего могут достигнуть наши крестьяне, даже наши вполне грамотные буржуа-горожане. Подчеркну еще раз, что мои рассуждения строятся вовсе не на зыбкой почве отдельных личностей или индивидов. Мне кажется недостойным для науки ограничиваться такими мелкими аргументами. Если Мунго-Парк или Ландер выдали какому-то негру удостоверение о наличии ума, кто мне поручится, что другому путешественнику, встретившему того же одаренного типа, не придет в голову совершенно противоположное мнение? Впрочем, оставим эти ребяческие упражнения и сравним не отдельных людей, а группы. Только когда мы определим, в чем способны или не способны группы, в какой мере они осуществляют свои способности, каких умственных высот они достигают и какие другие нации управляют ими, начиная с исторических времен, вот тогда можно будет обсуждать детали и выискивать причины, почему лучшие представители какой-нибудь расы стоят ниже, чем гении другой. Затем, сопоставив способности простых людей всех типов, можно решать, в чем эти способности равны, а в чем нет. Эта трудная и деликатная работа должна продолжаться до тех пор, пока вопрос о расах не прояснится с максимально возможной точностью и, возможно, с применением математических методов. Я не уверен, можно ли вообще получить неопровержимые результаты в этой области и можно ли, отложив в сторону общие факты, собрать воедино все нюансы, определить, осмыслить и классифицировать внутренние пласты каждой нации и ее индивидуальные характерные признаки. В этом случае можно будет без труда доказать, что активность, энергия, умственные способности наименее одаренных представителей господствующих рас превосходят умственные способности, энергию, активность представителей других рас.
Итак, мы видим человечество, разделенное на две четко отличающиеся друг от друга и очень неравные части или, лучше сказать, на ряд категорий, подчиненных друг другу, где степень умственного развития обозначает уровень или ступень.
В этой обширной иерархической структуре есть два важных фактора, постоянно действующих на каждый ряд. Речь идет о следующих факторах — вечных причинах того движения, которое сближает расы и стремится их смешать: приблизительное сходство основных физических признаков и общая способность выражать ощущения и мысли голосовыми модуляциями.
Я слишком много говорил о первом из этих феноменов, который пытался заключить в его истинные границы.
Теперь следует обратиться ко второму и посмотреть, какие существуют отношения между этнической силой и богатством языка: иными словами, надо выяснить, принадлежат ли самые богатые языковые идиомы самым сильным расам, а в противном случае надо понять и объяснить эту аномалию.
ГЛАВА XV
Языки, сами по себе неравноценные, отражают относительную ценность рас
Если бы полудикие народы, стоящие на самой низшей ступени этнической лестницы, отставшие как в мужском, так и в женском развитии человечества, несмотря на это сформировали для собственного пользования языки, глубокие в философском отношении, эстетически прекрасные и гибкие, отличающиеся богатством и точностью выражения, обилием разнообразных и благородных форм, пригодные для передачи всех высот и красот поэзии и четких мыслей, каких требуют политика и наука, тогда было бы очевидно, что эти народы обладают совершенно бесполезным даром — даром создавать и совершенствовать инструмент, ненужный и излишний для остальных их немощных способностей.
Тогда пришлось бы признать, что у природы есть свои пустые капризы, не имеющие цели, что некоторые загадки бытия ведут вовсе не к раскрытию непознанного, как это чаще всего случается, не к встрече с непознаваемым, но просто-напросто к абсурду.
На первый взгляд напрашивается именно такой досадный вывод, потому что, если рассматривать расы в их нынешнем состоянии, придется признать, что красота и совершенство языков далеко не всегда пропорциональны уровню цивилизованности. Если обратиться лишь к языкам современной Европы, мы увидим, что они вовсе не равноценны, и самые красивые и богатые не обязательно принадлежат самым развитым народам. А если сравнить эти языки с другими, распространенными в мире в различные эпохи, то
