предубеждение и некоторая враждебность, особенно когда за такими людьми наблюдают в обстановке надвигающейся войны. Каждый услышанный выстрел кажется тогда неприятельским, а если самого неприятеля поблизости нет, значит речь идет о его сообщниках. Впечатление обстрела со всех сторон становится особенно сильным, когда бои идут на улицах города и повсюду свистят пули. Офицеры и солдаты возбуждены; они ведут беспорядочную стрельбу, чтобы подавить собственный страх. По существу, они стреляют друг в друга. В начале войны такие случаи имели место и во время боев вне населенных пунктов. Каждый услышанный выстрел кажется новым доказательством того, что где-то по соседству притаился враг из пятой колонны.
В результате подобной обстановки, в ходе вторжения немцев в мае 1940 года наблюдалась невероятная неразбериха, особенно в крупных городах на западе Голландии. Сумятица увеличилась под влиянием сообщений о широком использовании противником голландского обмундирования. Узнав о подобной хитрости немцев, некоторые голландские военнослужащие в Гааге сняли все знаки различия со своей форменной одежды в расчете на то, что таким образом можно перехитрить противника. В результате другие военнослужащие, не снявшие знаков, принимали первых за переодетых немцев. Порядок удалось восстановить только на четвертый день войны, когда войска вывели из города.
Для того чтобы впервые назвать по имени внутреннего врага, достаточно бывает одному человеку выдвинуть обвинение, как все его подхватывают. Такое явление [387] может наблюдаться в небольшой группе людей (кто-то заметил в руках человека немецкую газету. Значит, ее владелец немецкий шпион!) Оно может происходить и в масштабе страны в целом. В адрес военных и гражданских властей люди шлют донесения, написанные под влиянием возбуждения без достаточной проверки, содержащие частично ими полностью ошибочные выводы. В атмосфере общей нервозности такие донесения превращаются в сообщения для печати, коммюнике и военные сводки, что в свою очередь усиливает склонность к поискам новых “преступлений”. Как только возникаем подозрение, что вода отравлена, сразу же кажемся странным ее вкус; это еще больше усиливает подозрение, и люди начинают верить в то, что вода действительно отравлена.
Общая атмосфера страха способствует появлению все новых и новых доказательств преступной деятельности скрытых врагов. В ходе боев за Роттердам одному немецкому офицеру химической службы показалось, что он слышит в здании занятой немцами школы запах отравляющего вещества. Другие сразу же начали уверять, что ощущали этот запах еще раньше. Кто-то, подобрав осколки снаряда, немедленно почувствовал, что у него зачесались пальцы - иприт! Слово “газы” вызвало большое смятение, послышалась команда: “Одеть противогазы!” Руки людей, у которых чесались пальцы, забинтовали огромными повязками {772}. Однако тревога оказалась ложной{773}.
В ходе боев в Гааге один высокопоставленный правительственный чиновник подарил солдатам военной [388] охраны сотню сигарет, на которых имелась его личная монограмма. Солдаты охраняли правительственное здание, в котором находились министры, с беспокойством следившие за ходом событий в стране. Через несколько часов группа солдат явилась к этому же чиновнику и заявила, что ими обнаружены отравленные сигареты. Тот сказал: “Хотелось бы на них посмотреть”. Тогда ему показали сигареты с его собственной монограммой!{774} На подобных примерах можно иногда продемонстрировать абсолютную абсурдность некоторых свидетельских показаний. При проведении расследования выясняется, что так называемые “световые сигналы” не что иное, как мерцание свечи, случайное многократное включение и выключение лампочки в какой-либо квартире или даже отражение солнечных лучей от стекол приоткрытого окна. Иногда приходили с обыском в дом, где мнимый пулемет оказывался простым флагштоком; “полотнища для сигнализации самолетам” оказывались обыкновенными чехлами для мебели.
Зачастую бывает так, что люди, убедившись в необоснованности одной из улик, далеко не сразу признают подобную же необоснованность и абсурдность других выдвигаемых ими улик. Очень часто любая мысль о критической проверке той или иной улики сразу же отбрасывается (это особенно относится к гражданским лицам и солдатам, в значительно меньшей мере - к чиновникам юстиции и полицейским). Против приговора, сложившегося у человека по внутреннему убеждению на основе немногочисленных и разрозненных наблюдений, нельзя подать никакой апелляционной жалобы. Иногда невозможна и защита. Более того, все доводы, приводимые подозреваемым лицом в качестве, доказательств своей невиновности, превращаются в дополнительные улики в интересах обвинения. Достаточно напомнить случай с корреспондентом “Нью-Йорк таймс” во Франции, где его приняли за немца и едва не пристрелили (у него были голубые глаза и светлые волосы). Он пытался рассказать, что награжден орденом “Почетного [389] легиона” и указывал при этом на красную орденскую ленточку, но услышал в ответ, что трудно ожидать такой исключительной наглости даже от немца. Когда он начал показывать выданные ему в штабе генерала Гамелена документы с многочисленными официальными печатями, окружающие стали говорить, что это явно подозрительная личность, поскольку у него слишком уж много всевозможных удостоверений. Задержавшие его люди с большой неохотой отказались от своих беспочвенных утверждений.
В Бельгии, где в мае 1940 года очень боялись парашютистов, молодой турист немец из Антверпена был подвергнут допросу французскими офицерами. Немец захватил с собой в дорогу спальный мешок.
“Теперь они его разоблачили! Вот и парашют! Мешок подвергся тщательному исследованию; прилагались все усилия, чтобы доказать, что это парашют. В какой-то складке или углу мешка нашли несколько кусочков шоколада. Веря сообщениям о том, что немецкие парашютисты раздают детям отравленные сладости, офицеры приказали туристу съесть обнаруженный шоколад. Они напряженно следили за парнем, ожидая, что тот с минуты на минуту упадет мертвым. Однако ничего подобного не случилось; юноша с жадностью съел все забытые им лакомства. Только после этого его, наградив пинками, отпустили”{775}.
Примерно в тот же самый период в районе севернее Парижа оказался арестованным военный корреспондент газеты “Фигаро” Морис Ноэль. Высокого роста, белокурый, он ехал на велосипеде через селение, на которое незадолго до этого упало несколько немецких бомб. Вокруг него мгновенно собралась толпа: вот человек, из пятой колонны, подававший сигналы немцам, вот кто является причиной бомбардировки! Сопровождаемый улюлюканиями толпы, он был доставлен в полицейский участок.
Полиция приступила к тщательному обыску, а толпа кричала, что его нужно убить. Полицейские обнаружили [390] у корреспондента коробочку с белым порошком, который он принимал против расстройства желудка.
“Это взрывчатка!” - закричали в толпе. “Глупости! - завопил Ноэль, - я докажу вам, что это не взрывчатое вещество”.
Он чиркнул спичку, но не успел поднести ее к порошку. На него набросились десяток мужчин и женщин, делая отчаянную попытку спасти полицейский участок от полного уничтожения{776}.
В конечном итоге Ноэлю удалось доказать свою невиновность.
Однако в целом ряде других случаев (особенно на фронте и вблизи него) с лицами, заподозренными в принадлежности к пятой колонне, расправлялись довольно быстро.
Обвинения в принадлежности к пятой колонне имеют место не только в военное время. В мирное время также наблюдаются случаи, когда отдельные люди выдвигают необоснованные обвинения, а толпа охотно их подхватывает. В периоды международной напряженности, а также во время чрезмерных притеснений отдельных личностей или групп людей наблюдается то же самое. Достаточно напомнить о
