– Ты же могла продать что-нибудь из твоих украшений?
– Я уже тебе говорила: я с ними не расстанусь никогда. И к тому же я должна выполнить завет моей бабушки.
– И эти сокровища были с тобой в гостиничной комнате?
– А кто мог знать, что они у меня есть? До вчерашнего вечера их никто не видел... Украшения я обычно прятала под паркетной доской пола, а сари, свернутое и перевязанное, занимает не много места на дне чемодана... Главная трудность была в том, что у меня заканчивались деньги и начинались трудные дни. Мне приходилось часто голодать.
– Ну не так уж ты и голодала – ты ведь неплохо зарабатывала, мужчины тебе, наверное, щедро платили?
– Зачем ты хочешь казаться злым? Это недостойно такого мужчины, как ты... Я не стыжусь признаться, что этот черный период длился три месяца, но это очень долго, когда ты молода, красива, а надо довольствоваться всего лишь бутербродом, которым угостит сосед в кафе или баре.
В это время я много бродила по Парижу. Я так хорошо узнала тогда Париж, этот город солнца, город света! У меня даже не было времени, чтобы сделать прическу, я ходила с развевающимися за спиной волосами.
– О, должно быть, ты всем нравилась.
– Скорее, меня принимали за сумасшедшую или за какую-нибудь девку. И эти два предположения не так уж были далеки от истины.
– И у тебя не было никаких неприятностей с полицией?
– Полицейские в автомобилях часто останавливались. Они проверяли мои документы, но, поскольку документы были в порядке, и я была к тому же совершеннолетней, вопросов не возникало. Пару раз, впрочем, полицейские мне говорили: «Не хотите послушать наш добрый совет, мадемуазель? Сейчас не время для таких прогулок, особенно для такой девушки, как вы».
– Что же ты отвечала тогда?
– Что туризм разрешен в любое время. Для того, чтобы увидеть лицо большого города, нужно смотреть на него и днем, и ночью. Удивленные, полицейские уезжали.
– Да, должен признаться, смелости тебе не занимать. Еще немножко шампанского?
– С удовольствием. Ты знаешь, когда исповедуешься, появляется чувство жажды. Что ты хотел бы знать еще?
– Должен признаться, Хадиджа, что эта история самая занимательная и интересная из всех, что ты мне рассказывала.
Она ответила задумчиво:
– По крайней мере, ее достоинство в том, что она не выдумана.
– Да, я верю в это. Теперь,– сказал он,– когда ты немного утолила свою жажду, согласна ли ты продолжить свой рассказ?
– Да, Ален, это необходимо. Это нужно нам обоим. Она продолжила повествование, но более утомленным голосом, более бесцветным, который временами прерывался, словно ей было все труднее делать признание:
– Оставалось пять дней до окончания второго срока моего пребывания, как туристки, в Париже, и моя виза скоро должна была закончиться. Я прогуливалась теплым июньским вечером, около десяти часов, по очень спокойной улице Седьмого округа. Мне трудно сейчас вспомнить, какая именно это была улица, я только помню, что это возле какой-то старой церкви. Однако б течение дня этот район очень нагревался, и все к вечеру изнывали от жары. Во всех ваших европейских столицах почему-то летом наступает такая жара, что ее трудно вынести. Я была в отчаянии, готова ко всему, иными словами, пошла бы на все.
– Но в конце концов, ты могла бы найти какую-нибудь работу.
– Но какую? Учиться я не имела права. Пойти в подсобные рабочие на фабрику – значит, потерять всю красоту, испортить руки.
– Но в этом нет ничего постыдного.
– Для меня, для арабской женщины, дочери настоящего господина и внучки священной танцовщицы, это стыдно.
– Хорошо, если ты не хотела идти на завод, ты могла бы устроиться, например, где-нибудь служанкой, даже уборщицей в гостинице, если ты не хотела прислуживать.
– Как? Прислуживать другим? Никогда! В моей семье меня не учили этому. Это мне прислуживали.
– Даже когда вы потеряли все богатство?
– Младшие сестры обслуживали меня. И вот, в этот вечер, когда я шла, совершенно расстроенная, по этому большому городу, по огромному Парижу, без определенной цели, не зная, куда, и мысли мои были настолько перепутаны, что я была в таком состоянии, что готова была убить себя. Как и большинство восточных людей, смерть не пугает меня, и наш Пророк говорил, что смерть – это только начало нового и что она открывает двери в вечные сады счастья.
На что Ален заметил:
– Надеюсь, что, хотя бы с тех пор, как мы познакомились, тебя не посещают больше такие мрачные мысли?
– Не хотелось бы тебя разочаровывать, Ален, но уже давно наступило такое время, что это желание умереть больше меня не посещает. Оно прошло очень быстро, с тех пор, как мои дела заметно улучшились. Что же касается финансовой стороны...
– Благодаря тому, что ты называешь своей «профессией»?
