– Вы слишком добры...
Поколебавшись, она спросила:
– Сердечные проблемы?
– Мадам догадалась: это действительно сердечная проблема.
– В вашем возрасте, Владимир?
– В моем возрасте... Однако эта сердечная боль не должна восприниматься мадам такой, как она думает: мне грустно, мне даже очень грустно... Это одна из тех печалей, которые проходят тяжелее, чем любовные разочарования, потому что они рождаются после ухода друга... «Они» не пришли, мадам!
– Кто они?
– Но «Они», мадам! Пара... «Моя» пара!
– А, я о них совершенно забыла, об этих. Это правда, сегодня пятое октября. И вы думаете, что эти незнакомцы, о которых вы ничего не знаете, ваши друзья?
– Я не знаю, кем я могу быть для них, но я лично их принял... А я принимаю не всех! «Они» подходят мне по своему классу, по своей элегантности, красоте и вкусу к хорошему шампанскому.
– Шампанское? Бутылка здесь?
– В холодильнике.
– Послушайте, мой друг, это просто смешно, так переживать из-за какого-то мужчины и какой-то женщины, которые совершенно о вас не думают. Если они сюда не вернулись, то только потому, что нашли что-нибудь получше.
– Или что их любовь умерла, мадам.
– Но вы ведь не можете хотеть, чтобы люди, которые приходят сюда, любили друг друга всю жизнь.
Владимир подумал несколько минут, прежде чем признать:
– Мадам права...
– Браво! Вы опять становитесь рассудительным. Вы так меня напугали, когда я вошла в бюро! Застывший взгляд, приоткрытый рот, мертвенно-бледное лицо... Я даже подумала, на этом ли вы свете. Слава Богу, еще на этом! Чтобы это отметить, я предлагаю выпить шампанского сегодня вечером, когда вернетесь к восьми часам.
– Я сказал, мадам, что никогда этого не сделаю!
Подобрав с пола роман Толстого, он сунул его в свой чемоданчик и встал с кресла. Потом наклонился еще раз, чтобы поднять свою накидку, стряхнул с нее пыль, прежде чем набросить на свои поникшие плечи. Подойдя к холодильнику, он достал оттуда бутылку шампанского и также положил в чемоданчик. Затем подойдя к столу, оставил шесть десятифранковых бумажек.
– Это то, что стоила бы бутылка «Дому», если бы они пришли.
– Вы с ума сошли, Владимир! Вы же не платили за нее столько вчера, когда ее покупали.
– Разница – это наказание мне за веру в то, что они придут в четвертый раз! А сейчас я прошу у мадам разрешения уйти.
– Ступайте, мой друг. До вечера, до восьми часов.
– Мадам может рассчитывать на меня. Простившись, пристукнув каблуками по своей привычке, старый аристократ надел свой кронштадтский цилиндр и ушел, унося свои сокровища.
Мадам не составило особого труда представить, что он станет делать после ухода из гостиницы. Придя в свою комнату в мансарде на улице Вожирар, князь Владимир Дмитриевич Шергатов достал бутылку из чемоданчика, благоговейно поставил ее на этажерку, где он мог любоваться ею, нетронутой, до конца своего одинокого существования. Однако это молчаливое созерцание никогда не даст старику ответа на вопрос, почему пара не пришла в очередную годовщину выпить свое шампанское; не даст и разгадки того, что в действительности произошло в прошлом году.
Причина была простой и банальной: выходя из гостиницы, в которую ни один, ни другая не испытывали желания вернуться, Ален и Хадиджа расстались на улице, именно в том месте, где они познакомились три года назад: срок любви истек.
На следующий день после обеда, пока Ален был в своем бюро, Хадиджа вернулась в его квартиру, чтобы забрать свои вещи, которые она погрузила в такси с помощью горничной, ничего не объяснив ей.
Окончательный разрыв произошел в номере с глициниями оттого, что непрочное примирение при втором посещении не сделало третий год любви годом радости. Хотя и не было ни эксцентричности Хадиджи, ни приступов гнева Алена, ни даже объяснений, во время которых кто-то из них должен был рассказать что-то до сих пор неизвестное. Может быть, в этом и заключалась та первопричина, по которой взаимный интерес начал таять. Постепенное охлаждение сделало свое дело.
Как этого и боялся Ален, короткий период второго года их любви, когда они жили отдельно, был прелюдией их расставания, которое однажды станет неотвратимым.
Первый шаг к безразличию был сделан, за ним последовали другие, непроизвольные, неподготовленные, не рассчитанные заранее, происшедшие сами собой: ни он, ни она этого не хотели. Они наступали почти всегда после вечеров, когда воображение Хадиджи не могло подсказать никакой истории, и когда у Алена не было никакого желания их слушать.
Неделя за неделей, месяц за месяцем любовь угасала: самое ужасное для страсти, которая считает себя вечной. Он не встретил новой женщины, она не пустилась на поиски нового любовника, что было бы лучше. Ревность заставила бы их бороться за спасение любви, на которую они еще имели какие-то права.
