было. Отчаявшись, вы начали опасаться самого худшего: не произошло ли несчастье? Вдруг Жак упал за борт? В сильном волнении вы побежали к судовому комиссару. Остальное нам известно.
В ходе расследования вы были вынуждены умолчать о происшедшем: рассказать о своем ужасном открытии означало бы признаться, что вы были в каюте американца! На вас могли пасть подозрения: быть может, вам это было безразлично, но вы не без основания опасались, как бы ваше признание о посещении Джона не открыло глаза Жаку на связь с американцем. А уж этого вы старались избежать любой ценой! Наконец, вы были сбиты с толку подробностями, сообщенными теми, кто начал расследование, а более того — странным заявлением Жака. Вы не могли понять смысла его слов: «Не тревожься! Я отвечу за все… Ты правильно сделала, что убила его… Я люблю тебя».
Если позволите, господа присяжные, мы вновь мысленно возвратимся к преступлению — на этот раз к той минуте, когда Соланж Вотье закрыла за собой дверь каюты, оставив мужа спящим на койке.
В тот день ее муж не спал. Он на приличном расстоянии, чтобы не привлечь внимания, последовал за ней, догадываясь, что она отправилась к американцу. Каким же образом он, слепой, пробирался за ней сквозь лабиринт лестниц и коридоров огромного корабля? Благодаря обонянию — чувству, обостренному у него до предела. Его жена пользовалась одними и теми же духами, запах которых он любил, — как и все слепые, он обожает духи. Для него было детской забавой идти «по запаху» по бесчисленным коридорам.
Впечатляющее, должно быть, зрелище: слепоглухонемой ощупью бредет по коридорам, взбирается и спускается по лестницам, а ноздри его раздуваются, безошибочно улавливая ведущий его запах! Дрожь пробирает, когда подумаешь, какие чувства обуревали Вотье во время его перехода по кораблю! Мысль об убийстве, вне всякого сомнения, возникла в его мозгу. Он понятия не имел, навстречу какой опасности бежит. Он еще не терял надежды, что жена сохранила ему верность, но сомнения его удесятерились… Как совершенно справедливо заключил господин прокурор, в сознании Жака Вотье во время этой безмолвной погони хищника, учуявшего близкую добычу, происходило чудовищное пробуждение. Самые низменные инстинкты, подавленные годами облагораживающего влияния Ивона Роделека, выползали наружу подобно омерзительным гадам… Вотье был готов на все, даже на убийство. Кого? Это пока было ему неведомо… Его или ее? Без сомнения, первого, кто попадет в его карающие руки… быть может, обоих! Так, увлекаемый запахом, шел он навстречу своей судьбе.
Добравшись до каюты Джона Белла, он в нерешительности остановился: как ни странно, запах духов отчетливо вел и в каюту, и дальше по коридору. Это сбило его с толку. Какой след вернее? Войти в каюту или продолжать путь по коридору? Наконец он толкнул приоткрытую дверь…
Проследуем теперь за ним в каюту. Два запаха, смешиваясь столь интимно, неопровержимо доказывали виновность обоих. Они тут… Они не уйдут от него. Уверенный в своей геркулесовой силе, Вотье даже не помышляет о том, чтобы использовать какое-либо орудие для убийства. Он задушит презренных!
Я настаиваю, господа присяжные, что следствие допустило серьезную психологическую ошибку при восстановлении картины преступления. Если бы убийство совершил Вотье, он проделал бы это отнюдь не ножом для разрезания бумаги, а собственными руками, могучими и ловкими! При проведении следственного эксперимента инспектор Мервель и его сотрудники должны были насторожиться: жест, воспроизведенный слепоглухонемым с точностью профессионального убийцы, оказался слишком совершенен. Удар явно был отработан, заранее отрепетирован за те полчаса, в течение которых Вотье оставался наедине с мертвецом. Вотье прекрасно знал, что дальнейшее будет в большой степени зависеть от того, насколько точно он «воспроизведет» смертельный удар. Нужно было внушить следователю уверенность в том, что он, Вотье, способен без труда воспользоваться ножом и, несмотря на слепоту, с первой же попытки нанести точный удар!
Вот когда следствие пошло по ложному пути… Однако вернемся к тому моменту, когда слепоглухонемой медленно входит в каюту, угрожающе раскинув руки в стороны… Вначале он натыкается на койку, теряет равновесие… рефлекторно выброшенными вперед руками упирается в распростертое тело, узнает его ненавистный запах, к которому, однако, примешивается, кроме витающего в каюте аромата духов Соланж, другой, куда более терпкий, — запах крови.
Вотье отшатывается, затем вновь протягивает руки к лежащему американцу… Его пальцы ощупывают грудь и медленно продвигаются вверх, к голове. На горле они замирают, окунувшись в теплую, вязкую жидкость — кровь! Пальцы ощупывают края зияющей раны на горле… Сомнений нет: это сделано ножом. Пальцы спускаются на грудь лежащего и замирают на сердце, словно прислушиваясь. Осязание не может обмануть: сердце не бьется. Американец мертв!.. Пальцы принимаются лихорадочно обшаривать койку возле трупа в поисках орудия убийства. И вот рука наталкивается на него. Вотье сразу же узнает нож для бумаги — таким он в собственной каюте разрезал листы в книгах, которые Соланж собиралась ему прочесть.
Но пальцы не успокаиваются: Вотье продолжает обшаривать все вокруг в надежде найти что-нибудь, что может послужить объяснением случившемуся. И обнаруживает на ночном столике нечто такое, от чего вмиг холодеет. Всего лишь шелковый шарфик, но он хорошо знаком его пальцам и пропитан запахом духов Соланж… Прямоугольник из шелка, который Вотье привык называть «зеленым шарфом», принадлежит его жене!
И его осеняет… Да, теперь все становится на свои места. Под каким-нибудь благовидным предлогом американцу удалось заманить Соланж в свою каюту, но когда он обнаружил свои истинные намерения, она стала сопротивляться… и, не желая уступать негодяю, нанесла ему удар первым, что попалось под руку: ножом для разрезания бумаги, который, наверное, лежал на ночном столике…
К несчастью, в пылу схватки Соланж потеряла свой зеленый шарф — он, незамеченный, спланировал на ночной столик. Теперь Жак Вотье понял, почему запах духов вел дальше по коридору: убив американца, Соланж в панике убежала на палубу, даже не подумав — до того ли ей было! — захлопнуть за собой дверь каюты, которая так и осталась приоткрытой. Теперь, когда мерзавец получил по заслугам, главное — любой ценой отвести от Соланж подозрение в убийстве! Нельзя терять ни секунды: того и гляди кто-нибудь объявится раньше, чем Жак успеет придать картине преступления надлежащий вид. Самый простой и самый надежный способ спасти Соланж от обвинения в убийстве — выставить преступником себя самого. Ведь он рискует самое большее несколькими годами тюрьмы… У кого хватит духу приговорить слепоглухонемого от рождения к смертной казни? К кому, если не к нему, применять суду магическую формулу: «Учитывая смягчающие обстоятельства…»? Да и метод защиты он изберет самый простой: упорное молчание, которое должно пронять судей и заронить в них сомнение. Приговор навряд ли будет чересчур суровым… Ну, а потом, выйдя из заключения, он вновь обретет свою верную подругу, с которой заживет счастливо и безмятежно, не опасаясь более никакого соперника…
Примерно такие мысли вихрем пронеслись в его взбудораженном мозгу. Не прошло и нескольких секунд, как он принялся за работу. Первым делом следовало избавиться от двух улик: от ножа, на котором наверняка остались отпечатки пальцев Соланж, и от ее зеленого шарфика. Шарфик он тут же выбросил в иллюминатор. Однако, когда очередь дошла до ножа, Вотье призадумался… После ареста у него обязательно спросят, как он, слепой, сумел им воспользоваться. Надо отрепетировать удар. Пальцы его стиснули ручку ножа, и рука рассекла воздух раз, другой, третий, погружая лезвие в уже распоротое горло… Вот теперь можно отправить нож вслед за шарфом Соланж: в безбрежный океан…
Оставалось «подписать» преступление собственными отпечатками пальцев, для чего он приложил свои перепачканные кровью пальцы везде, где только мог… Чтобы создать видимость ожесточенной схватки, он поднял мертвеца с койки и дотащил его до двери, умышленно опрокинув по пути пару стульев. Потом приоткрыл дверь, чтобы первый же, кто пройдет по коридору, обнаружил убийство и самозваного убийцу. Ожидание оказалось долгим, но он нашел в нем особый вкус: смаковал «свое» преступление, упивался торжеством… Я уже говорил вам, господа судьи, что только один раз в своей жизни Жак Вотье оказался подлинным чудовищем, и произошло это как раз во время ожидания. Он с пронзительной ясностью пережил в памяти все детали убийства, которого не совершал. Мысленным взором с ликованием созерцал, как его карающая длань обрушивается на подлого американца… Жак Вотье ни в чем не раскаивался: морально он тоже был убийцей Джона Белла…
Вот в чем состоит его преступление, господа присяжные! Бесспорно, тяжесть его велика, но судить за него Жака — не в ваших полномочиях.
