И господин Мино взлетел по лестнице, ведущей в квартиру Фромона.
– Я знаю, вашему господину очень плохо, – сказал он окрывшему ему слуге, – но надо, чтобы он меня видел; он сам этого желает. Доложите ему, что пришел господин Мино.
Слуга удалился и скоро возвратился с Ламбурло, который мрачно произнес:
– Вас ожидали, идите. Фромон не долго проживет, а у него есть к вам поручения.
Мино последовал за Ламбурло, который ввел его в комнату умирающего. Фромон лежал на постели бледный, с почти угасшим взглядом; раненый знал, что он умрет, но, желая, насколько возможно, поддержать свои силы, он требовал, чтобы Ламбурло беспрестанно подавал ему стакан с водкой, в которой он мочил свои губы, рискуя этим ускорить минуту смерти.
При виде Мино свирепая радость оживила его черты.
– Кажется, милейший мой господин Фромон, вам не посчастливилось на дуэли?
– Нет, дурной удар, удар опасный, когда он не удается. Но поспешим. – Умирающий сделал знак Ламбурло, который подал ему стакан с водкой. На этот раз он выпил целый глоток и заговорил голосом более твердым: – К счастью, я заранее написал этой госпоже де Фиервиль, я как будто предчувствовал несчастье. Что же вы мне скажете об этой госпоже Дальбон?
– Это Вишенка. О, я ее отлично узнал, и Гриньдон тоже.
– Я был уверен! Вы подтвердите это особе, которой вы вручите вот это письмо; надо его отнести сегодня же, адрес стоит на конверте.
– Хорошо, я отнесу, как пойду отсюда.
– Постойте… Ламбурло… дай ему…
Ламбурло отсчитал Мино сорок франков, которые он взял, так же как и письмо. Фромон, силы которого все ослабевали, сказал упавшим голосом:
– Дама, которой вы отдадите письмо, наградит вас.
– Я приму все, что захотят мне дать.
– Да, пойдите к ней и подтвердите ей все, что вы знаете о Вишенке. Я хочу, умирая, отмстить ей… за ее презрение…
– Конечно, вы имеете право получить себе удовлетворение. Я исполню ваши поручения и приду рассказать вам о последствиях.
Но Фромон ничего ему уж не отвечал. Он упал навзничь, ничего более не видя и не слыша.
– Не утруждайтесь приходить, – сказал Мино Ламбурло, провожая его, – я думаю, что через четверть часа все будет кончено, если уж не кончилось теперь.
– Вы полагаете? Удар был, стало быть, очень нехорош!
– Да. В этот раз пришлось ему иметь дело с таким же молодцом, как и он сам, и потому, не знаю, что такое с ним было сегодня утром… но мне казалось, что он дрожал.
– Это бывает. Я раз тоже струсил, я, который имел пятьдесят девять дуэлей. Это иногда зависит от пищеварения. Честь имею вам кланяться, милостивый государь.
На другой день бала у госпожи де Фиервиль господин Дюмарсель пришел к госпоже Дальбон, узнать, не имело ли последствий ее вчерашнее нездоровье; ему сказали, что новое несчастье обрушилось на молодых супругов, что Леон Дальбон дрался в это утро на дуэли и опасно ранен. Расспросив у слуги о состоянии здоровья больного и получив удостоверение от самого доктора, что Леон оправится от своей раны, господин Дюмарсель поспешил пойти к госпоже де Фиервиль.
Эта госпожа ждала к себе не господина Дюмарселя, а Фромона, к которому, как мы видели, она написала записку, прося его приехать к ней и объяснить причину его дуэли с ее племянником.
Увидев входившего к ней господина Дюмарселя, с бледным взволнованным лицом, тетка Леона содрогнулась, но, пересилив свое смущение, стараясь даже улыбнуться, сказала ему:
– Как! Это вы, милостивый государь? Я не надеялась так скоро вас видеть у себя!
– Действительно, сударыня, – отвечал господин Дюмарсель, остановившись перед ней и испепеляя ее взглядом, – действительно, я думал, что ноги моей не будет больше у вас, с тех пор как я был свидетелем позорной западни, устроенной вами молодой женщине, которую вы осыпали притворными ласками, чтобы лучше скрыть свои намерения.
– Милостивый государь, кто вам сказал?..
– Дайте мне говорить, сударыня, не перебивайте меня. Мне никто ничего не говорил, самому можно было догадаться. Человек, которого вы никогда бы не впустили к себе, если бы он не мог служить орудием вашей ненависти и злобы, был принят у вас, приглашен вами. Вы знали, что человек этот мог быть знакомым с женою вашего племянника, и вы постарались свести их вместе! Вероятно, он говорил что-нибудь оскорбительное госпоже Дальбон, потому что, слушая его, она дрожала, бледнела и, если бы не я, упала бы в обморок на глазах у этого негодяя, продолжавшего ее терзать. Затем он, должно быть, повторил свои слова вашему племяннику, который вызвал его на дуэль, чтобы отомстить за жену и наказать наглеца. Вот последствия вечера, устроенного вами. Племянник ваш лежит теперь опасно раненный, умирающий, а жена его в отчаянии. Ах, поступки ваши бесчестны, ужасны! Неужели правда, что та, у которой нет сердца матери, способна сделать самые подлые, самые отвратительная вещи! Я прежде только подозревал это, а теперь получил тому доказательства.
Госпожа де Фиервиль задыхалась от бешенства, водила вокруг себя блуждающим взглядом. Наконец она проговорила:
– Вы меня оскорбляете у меня в доме… вы, принимающий на себя роль защитника женщин.
– Но вы не женщина, сударыня, в вас нет ничего, что могло бы вас причислить к вашему полу.
– И все это из-за кого же… Кого вы защищаете?.. Если бы у господина Фромона не было интимной связи с этою… Агатой, осмелился ли бы он говорить с ней, как он говорил? Моя ли вина, что племянник мой женился на бог знает ком!
– Довольно, сударыня, не прибавляйте ложь ко всем вашим клеветам и козням. Вы хотели погубить женщину, которая была достойна вашей дружбы, но Господь не допустит, чтобы ваши дурные намерения осуществились; я хотел доказать вам, что я вас теперь хорошо знаю и, будьте уверены, никогда более не приду к вам, между нами все кончено.
И господин Дюмарсель вышел, оставив госпожу де Фиервиль вне себя от гнева.
«И все нет известий… все нет ответа от этого Фромона! – думала она. – Долго ли еще придется мне переносить обвинения в клевете и не иметь доказательств, никаких положительных сведений о прошлой жизни этой женщины?»
День прошел, а Фромон не явился. Прошел и еще день, а он все не показывался, госпожа де Фиервиль уже начинала отчаиваться, что больше его не увидит, как на следующий день, около часа пополудни, слуга доложил ей, что один весьма сомнительного вида господин просит позволения войти, что он пришел к ней от господина Фромона, по весьма важному делу.
– Наконец-то! – вскричала госпожа де Фиервиль и приказала просить посетителя.
Вошел господин Мино и поклонился так, как кланяются, танцуя менуэт, потом начал шарить в кармане, ища письмо, которое он должен был отдать.
– Сударыня, – сказал он, – я принес к вам послание от господина Фромона; вероятно, это нечто весьма важное, потому что он очень просил меня передать вам это письмо в собственные руки.
– Разве господин Фромон не мог прийти сам ко мне? Вот уже два дня, как я ожидаю его с нетерпением.
– Не знаю, мог ли он быть у вас третьего дня или вчера, но сегодня это для него положительно невозможно.
– Почему?
– По весьма уважительной причине… потому что он умер.
– Умер! Господин Фромон умер?
– Да, сударыня, раненный сегодня утром на дуэли, он умер полчаса тому назад. Приняв от него его последние приказания, я отправился в кофейню, находящуюся напротив его дома, чтобы иметь под рукою свежие о нем известия, потому что я его оставил в весьма дурном положении. Действительно, не успел я выкурить двух сигар, как пришел ко мне один из его друзей… господин Ламбурло… прекраснейший человек… и сказал мне, что все кончено.
– Он опять дрался на дуэли, но с кем же?
