Теперь я умею не отступать перед ними, встречать лицом к лицу, потому что… ну что они мне сделают, чего еще не сделали? Убить могут, но смерти я не боюсь. В моей жизни были времена, когда смерть казалась светлым обетованием.
Да, теперь я не отступаю перед ними, ни перед кем, потому что это было бы началом долгого спуска на дно, а я никогда туда не вернусь. Приступы паники мешают мне общаться только с нормальными людьми, и причина их – стыд за то, кем и чем я когда-то была. С этим мне не совладать, как бы я ни старалась.
Думаю, больше всего меня пугает мысль, что все могло сложиться иначе. Если бы Лу не наткнулся на меня. Если бы Анжела не уговорила меня принять участие в ее программе. Если бы профессор не стал моим спонсором. Если бы Венди не вытащила меня из толпы первокурсников и не помогла пройти регистрацию. Если бы Софи не пришла мне на помощь в первый день.
Я сама выбрала, кем хочу стать, но я бы не справилась без помощи таких людей, как они.
Когда Лу меня нашел, я уже даже забыла, что существует выбор. Но мне повезло. Мне помогли выбраться из темноты. И я решила не возвращаться туда. Это мой выбор. Он привел к другим выборам в моей жизни. Не пятиться. Помогать всем, кому сумею. Отыскивать красоту в самых невероятных местах и показывать ее миру. Вот почему я рисую то, что рисую. Вот почему работаю добровольцем, сколько могу. Вот почему ищу в людях хорошее.
Я не пытаюсь выставить себя в лучшем свете. Просто объясняю, почему могу показаться бесстрашной. Почему стараюсь помогать людям. Я сказала, что сделала выбор, но, говоря по правде, тут у меня выбора не было. Поступать иначе или быть иной означало бы превратиться в такую же дрянь и чудовище, как те, кто втаптывал меня в грязь и не давал подняться. Каждый прожитый мною день, каждая моя улыбка, оказанная кому-то помощь, доброе слово, картина – все это вырвано мною у них. Ни одного из этих дней они не получат.
Но иногда надо стоять насмерть, а иногда – бежать со всех ног. Здесь, посреди безлюдья, нет ни единого шанса справиться с бандой подонков, скорее всего пьяных, наверняка вооруженных и готовых на любую подлость.
Здесь, среди холмов, все по-другому. Полицейские не стоят на каждом углу. Не к кому обратиться. Все зависит от твоей репутации. Кто ты есть, с кем знаком. Если ты из определенной семьи, части города, компании – никто не станет к тебе цепляться. Но если у тебя нет связей, ты – законная добыча.
Пока дозовешься полицию – а звать ее тебе придется самому, если ты будешь еще в состоянии добраться до телефона, – все будет уже кончено, так или иначе.
Я не говорю, что здесь все такие. Далеко не все. Но если попадешься
Мы уже почти у самого леса. Среди деревьев я сумею сбить их со следа, если им придет в голову за нами гоняться. Но в лесу другие трудности. Здесь легко заблудиться – легче, чем вы думаете.
Они продолжают стрелять. Я различаю выстрелы разных стволов, но не могу определить, два их или три. Некоторые пули пролетают ближе, чем мне хотелось бы. Шутка. Любая пуля, выпущенная в вашу сторону, пролетает слишком близко.
Но мы уже за деревьями. Пуля ударяет в ствол сосны слева от меня, как раз между мной и Джорди. Рикошетит, осыпав нас чешуйками коры. Щепка ударяет меня по затылку, и на мгновение я думаю, что это пуля. Когда осознаю свою ошибку, ноги у меня уже подкосились, и я растягиваюсь на земле, ударившись в падении о дерево. Джорди тут же разворачивается, подбегает ко мне и наклоняется. Никогда не видела его таким бледным. Он смотрит на меня, на поле, снова на меня…
– Как ты? – спрашивает он. – Куда тебе попало?
У меня ссадина на плече от столкновения с шершавым стволом, и дух из меня вышибло, но в целом я в порядке.
– Ты их… видишь? – спрашиваю я, когда удается сделать вдох, и сажусь.
Он снова выглядывает из-за деревьев, начинает качать головой и тут же замирает. Я прослеживаю его взгляд и вижу их – еще на поле и довольно далеко, но это только пока. Они, кажется, спорят. Мы слышим голоса, но слов не разобрать. Я хватаюсь за ближайший куст и пробую подняться. Джорди подхватывает меня под руку.
– Если они решат идти дальше, – говорю я, – придется прятаться.
Он кивает:
– Откуда ты знала, что они будут стрелять?
– Я знала, что могут, – поясняю я. – Только и всего. Решила, что лучше перестраховаться, чем потом жалеть.
Он качает головой:
– Слышал все эти истории про озверевших навозных жуков, но такое…
– Не говори так, – останавливаю его я. – Эти – просто говнюки. Большинство местных… ну, им не понравятся твои длинные волосы, но они оставят свои чувства при себе.
– Я только…
– Понимаю. Но обзывать их навозными жуками – все равно что говорить «синие воротнички». Как будто есть что-то дурное в том, что люди целыми днями трудятся на земле или не носят белой рубашечки с галстуком, потому что работают в гараже или на фабрике. Меня такое бесит.
– Но ты же сама мне говорила, что росла «белой швалью»…
Я улыбаюсь:
– Когда говоришь о себе – другое дело. Кроме того, мы и были «белой швалью».
Он хочет ответить на улыбку, но тут мы замечаем на поле какое-то движение. Видимо, тот, кто предлагал вернуться к машине, проиграл спор.
