разглагольствовали.
– А при чем здесь старик Питер? – изумился Динни.
– Слишком долго объяснять, – махнула рукой Джейни. – Феликс, раз магия книги действует, значит, и все остальное может быть правдой?
Динни смущенно перевел взгляд с Джейни на Феликса.
– Магия?
– Это действительно невероятная история, – улыбнулась Джейни.
Динни неуверенно поднялся на ноги.
– Пожалуй, мне пора.
– Динни, я сожалею, что все это коснулось тебя и твоей семьи.
– Ничего, если вам понадобится помощь…
– То мы тотчас тебе позвоним.
Когда Джейни закрыла за Динни дверь и вернулась в гостиную, остальные горячо спорили о магии, тенях и тому подобном.
– Даже Гонинан не осмеливался рассуждать обо всем этом в доме – а ведь за ним Мэдден не охотился! – распалялась Клэр.
Дедушка кивнул в сторону входа, над которым красовалась маленькая бронзовая фигурка эльфа, помещенная туда на счастье.
– В доме Ян Пеналюрик защитит нас от посланников тьмы.
– При чем тут… – хотела возразить ему Клэр, но Дедушка перебил ее:
– Если ты допускаешь существование черной магии, дорогая, то должна признавать и белую.
Феликс вопросительно взглянул на Джейни. Та молча кивнула, а затем взяла старую фотографию Дан торна и принялась рассматривать знакомые черты.
Голова ее шла кругом.
«О Билли! – мысленно вздохнула она. – Думал ли ты, что творишь, когда создавал эту книгу?»
Человек, который умер и снова воскрес
Образ Христа лучше всего символизирует нашу цивилизацию. Все мы должны умереть, чтобы выжить, ибо личность распинается обществом. Вот почему так много людей ломается, вот почему лечебницы для душевнобольных переполнены: никто не может сохранить в себе личность, ибо живущий в нас внутренний герой обречен на мучительную смерть. Но наше возрожденное «я» не забудет распятия.
Когда Бетт нажал на курок пистолета, время в его обычном понимании остановилось для Дэйви Роу. Он почти видел вспышку где-то в глубине ствола, видел, как пуля покидает дуло, видел, как она летит по воздуху, и слышал выстрел, прозвучавший для него словно раскат грома.
А потом его ударило в грудь, и он почувствовал резкую боль – сначала где-то под сердцем, потом в плече, а потом и по всему телу.
И тогда Дэйви понял, что умирает.
Его падение на землю длилось целую вечность – достаточно долго для того, чтобы сквозь затуманенный болью мозг успели пронестись тысячи сожалений.
О том, что у него никогда не было настоящего Друга.
О том, что у него никогда не было возлюбленной.
О том, что он никогда не мог смотреться в зеркало, не проклиная при этом Бога или судьбу, – словом, силу, повинную в его уродстве.
О том, что ему ни разу не хватило духу попытаться изменить свою жизнь – каким бы бессмысленным это ни казалось.
О том, что он так и не стал героем, которым мечтал стать и сумел бы, сложись все иначе, – героем вроде тех целлулоидных идолов, что глядели на него с экрана кинотеатра в Пензансе.
О том, что он умер, а никто не почувствует утраты, и никто не будет его оплакивать.
Разве что мать… Но о чем именно она станет сожалеть? О нем самом? Или о том, что никто не приносит в дом денег и не к кому придираться и поучать?
– Если бы у тебя не было такого порочного ума, Дэйви, – нередко говаривала она ему, – Бог не наказал бы тебя такой гадкой рожей.
Дэйви Роу не верил в Бога, однако он не мог сказать наверняка, что мать ошибалась. Во всяком случае, дурные мысли и вправду были его неразлучными спутниками: мысли разделаться с теми, кто дразнил его; мысли без спросу взять то, что, по его мнению, задолжал ему мир; мысли овладеть кем-то вроде Клэр…
Это не были мысли героя.
В них не было храбрости. Не было красоты…
Дэйви жил в состоянии вечного гнева, и единственное, что порой удерживало его от какого-нибудь страшного злодеяния, сводилось к простому страху угодить в тюрьму. Снова быть запертым в клетке, словно дикий зверь.
А теперь он умирал.
Он лежал здесь, подыхая такой же бессмысленной смертью, какой была и его жизнь, отказавшая ему в праве на что-то иное. Как подстреленная собака, он валялся в луже собственной крови, не в силах пошевелиться, не способный чувствовать ничего, кроме боли и душивших его сожалений.
Но Дэйви неожиданно осознал, что старая пословица, как и все в этом мире, оказалась лживой: его время так и не наступило.
Прошлой ночью он наконец-то совершил хороший поступок – спас Клэр от Майкла Бетта, а что получил в награду? Пулю в грудь и возможность беспомощно наблюдать за тем, как Бетт приближается к нему, чтобы сделать контрольный выстрел.
Из-за странной перемены в восприятии Дэйви Бетт показался ему почти комичным – словно воздух внезапно превратился в прозрачный мед и убийца с трудом пробирался сквозь густую массу.
Вот только в оружии не было ничего смешного.
Равно как и в самой смерти.
Хотя не исключено, что Бог, обрати он сейчас свой взор на землю, от души посмеялся бы над происходящим.
Бетт сделал шаг вперед, и Дэйви приготовился принять вторую пулю.
Но она не вылетела.
Бетт отвернулся, а потом так же медленно двинулся прочь и спустя некоторое время исчез из поля зрения Дэйви.
Боль сменилась неожиданным облегчением. Дэйви будто куда-то поплыл. Небо еще никогда не виделось ему таким синим и ярким. Звуки никогда не были такими пронзительными – Дэйви отчетливо слышал, как далеко внизу волны бьются о прибрежные скалы, как шелестят травы на ветру, как поют над головой птицы…
Он взглянул на сухой папоротник, покрывавший пустошь, и подумал о том, что пустошь эта составляла часть Великобритании. А Великобритания была частью планеты Земля, являвшейся частью космоса, в котором кружили звезды, галактики, вселенные… И все это было неразрывно связано между собой… И он, Дэйви, тоже был частью этого. Не лучше и не хуже травы под ним. Не менее важной, чем королева в Букингемском дворце, и не более значимой, нежели птичка-полевка в ближайшей живой изгороди.
Умирая, он вдруг почувствовал себя по-настоящему живым.
И тогда он понял, что это не было смертью.
Дэйви осторожно поднял руку и сморщился от боли. Однако пальцы его не нащупали открытой раны. Вместо этого они наткнулись на маленькую серебряную фляжку, которую он таскал в нагрудном кармане куртки. Он украл эту флягу у одного туриста и потом, когда мог себе позволить, неизменно наполнял ее своим любимым темным ромом.
Дэйви не был пьяницей. Просто порой ему нравилось, сидя на каком-нибудь камне, глядеть на залив, потягивать ром и воображать себя контрабандистом из старых добрых времен. Даже когда фляга была пуста, он все равно таскал ее с собой на всякий случай. И вот сегодня она спасла ему жизнь.
