— И все в компьютере сводится вот к этим самым битам?
— Это основы, — говорит он. — Но все не так просто. Я ничего не могу поделать.
— Почему? Ты же программист, верно? Разве ты не этим занимаешься?
— Мне нужно составить код, чтобы манипулировать бинарными цифрами. А для того чтобы составить этот код, мне нужна клавиатура. Это все равно что смешивать ингредиенты для приготовления пирога, а самому при этом находиться в духовке. Я не могу с ними работать напрямую. Я даже прочесть этого не могу. Они движутся слишком быстро.
«Я могу прочесть», — говорит Саския.
«И что тут написано?»
«Это книга, думаю. Но между словами нет пробелов, нет знаков препинания, нет параграфов, строчек…»
«Это из-за вируса».
«Наверное».
Я снова обращаюсь к Джексону:
— Значит, все эти ноли и единицы, которые вспыхивают, — информация?
— В необработанных данных — да.
— И у нас нет никаких шансов это понять?
Не успевает он ответить, как все мы слышим знакомый звук. Высокое, пронзительное шипение. Они приближаются.
Джексон бледнеет.
— Пиявки, — бормочет он.
— Ты ведь, кажется, говорил, что их здесь не бывает, — говорю я.
— Я говорил, что раньше их здесь не видел. Давай. Надо прятаться.
«Мое тело!» — говорит Саския, и я поворачиваюсь к гробу.
— Нельзя оставлять ее здесь, — говорю я Джексону, — без защиты.
Он смотрит мне в глаза.
— Не знаю, кто она такая и почему она здесь, — говорит он, — но сейчас мы ничего не можем для нее сделать. Мы должны позаботиться о себе.
Я хватаю его за руку:
— Нет, так нельзя…
— Послушай, насколько я понимаю, ее-то они и искали повсюду. Может, она и виновата: она, возможно, притягивает их своими снами или мыслями. Откуда мы знаем? Нам надо убираться отсюда.
Он пытается вырвать у меня свою руку, но я крепко ее держу. Ужасные звуки приближаются.
«Почему они все летят сюда?»
Саския в панике.
Я тоже об этом думаю, и у меня, пожалуй, есть одна идея.
«Не знаю, что означает твое пребывание в гробу, — говорю я, — но держу пари, что твое появление здесь вместе со мной — это тревога, которую бьет твой дух. Может быть, ты должна воссоединиться со своим телом. А может, это именно то, чего они не хотят больше всего».
«Ну и как мы узнаем, чего все-таки они хотят?»
«Никак. До тех пор пока не попробуем».
— Помоги мне перевернуть гроб, — говорю я Джексону. — Вдруг нам удастся открыть его снизу?
Он снова пытается выдернуть свою руку из моей. И на сей раз это ему удается.
— Занимайся этим сама! — кричит он.
Он отходит в дальний угол комнаты и начинает разгребать проволочную траву.
— Если не поможешь мне, когда закопаешься, все с тебя сброшу, — обещаю я ему. — А потом начну орать, завывать, махать руками — в общем, делать все, чтобы привлечь сюда пиявок.
— Ты что, ненормальная?
— Я же сказала: помоги мне.
— Ты что, не поняла? Я же сказал…
— Ты теряешь время.
Джексон обжигает меня взглядом, полным ненависти. Он понимает, что я не собираюсь отступать и что ему ничего не остается, кроме как помочь мне. Но все это ему сильно не нравится.
— Черт бы тебя побрал! — цедит он сквозь зубы.
Но звучит это как-то неубедительно. Он подходит к гробу. Мы подсовываем руки под него, ищем, за что бы зацепиться, и наконец находим. Похоже, что дно у гроба плоское.
— На счет «три»! — командую я.
Я считаю до трех, и мы делаем рывок.
Ничего.
— Вот видишь? — говорит Джексон. — Ну, можно теперь наконец…
— Не трать зря силы, — советую я. — Давай еще. Раз. Два…
Судя по силе звука, пиявки уже почти у стен разрушенного дома.
«Боже мой, они совсем близко!» — говорит Саския.
«Не мешай мне».
«Прости».
Кажется, руки сейчас выскочат из суставов — так я напряглась. И когда я уже совсем было собираюсь сдаться, гроб начинает подаваться. Сдвиг настолько незначительный, что боюсь, не показалось ли мне. Я цепляюсь за этот проблеск надежды и в то же время отказываюсь верить.
— Давай. Постарайся. Еще, — шепчу я Джексону.
Он даже не отвечает. Ему не нужно отвечать. Мы оба теперь чувствуем, что дело сдвинулось с мертвой точки. Так бывает, когда увязнешь в трясине ногой и тебе ее не вытащить, как ни стараешься. Охватывает тихая паника, но вдруг появляется нечто, всего лишь намек на надежду, а потом все меняется. Трясина ослабляет свою хватку, и ты вдруг свободен.
Вот то же самое и с гробом. Еще минуту назад нам казалось, что с таким же успехом мы могли бы попытаться сдвинуть глыбу весом в десять тонн. А теперь такое впечатление, что то, что нам мешало, возможно какой-то клей, исчезло, и оказалось, что сам по себе гроб почти ничего не весит. Теперь такое чувство, что раньше мы ломились в открытую дверь. Гроб переворачивается. Я вижу, как тело скатывается с покрывала, смещается к той боковине гроба, которая сейчас ниже. Мы с Джексоном тоже теряем равновесие и падаем вместе с гробом. Он ударяется о край каменного постамента, на котором стоял, и стекло дает трещину.
И все это время мы слышим этот напоминающий скрип ногтя по школьной доске звук — крик пиявок. Но теперь его заглушает свист вырывающегося из гроба воздуха, если это, конечно, воздух. Его становится куда больше, чем мог бы вместить закрытый объем гроба. Его рев наполняет мою голову — это все равно что стоять около реактивного двигателя.
Джексон и я валимся в разные стороны на проволочный пол. Мы почти одновременно встаем на ноги и расширенными глазами смотрим, как раскалывается гроб. Он, оказывается, состоял из пяти-шести частей. Тело Саскии падает на пол. Я хочу подойти к нему, но оно начинает светиться. Электрическим голубым светом. Потом золотистым. Потом снова голубым. Потом вверх устремляется столб света, прямо в монохромное небо.
Нет. Это не свет. По крайней мере, не только свет.
Внутри этого столба — те самые бинарные числа. Код. Вспыхивающие единицы и ноли, они — частички этого золотисто-голубого столба света.
«Что?..» — начинает было Саския, но не может договорить.
Я понимаю ее. Я тоже не могу произнести ни слова. Но Джексону удается сказать целую фразу:
— Что, черт возьми, мы наделали?
А потом сквозь пылающий столб, пронзающий небо, как луч прожектора, мы слышим их.
Пиявок.
Я оборачиваюсь и вижу, как одна из них проникает сквозь ближайшую стену. Камень плавится как воск от соприкосновения с ее скользким черным телом. Воздух наполняется смрадом: сера и горячий
