хлопотливо двигавшуюся, убирая, подметая, вытирая пыль, одним словом, приводя все в порядок.
В лавке не было никого.
«По всем признакам, на первом этаже находится квартира самой хозяйки, — подумал Анджело, — но все-таки в этом не мешает убедиться».
Он подозвал слугу и, дав ему пятифранковую монету, сказал:
— Будьте добры, сходите в москательную лавку напротив и купите мне четверть фунта мятных лепешек.
— С удовольствием, — ответил слуга и, предупредив хозяйку, ушел.
Итальянец снова упорно принялся смотреть на раскрытое окно.
Пожилая женщина, видимо, прислуга, продолжала убирать комнату.
Слуга вошел в лавку.
Женщина наверху мгновенно остановилась, как будто стала к чему-то прислушиваться, и затем скрылась.
В ту же минуту Анджело изменил центр своих наблюдений.
Он перестал смотреть наверх и устремил все свое внимание на лавку, куда через секунду пришла и пожилая женщина, убиравшая комнаты.
Слуге подали требуемое, он перешел через улицу и вошел в кафе.
— Вот, сударь, — проговорил он, кладя перед Пароли пакетик с мятными лепешками и подавая сдачу с пяти франков.
Итальянец подвинул к нему монету в десять су и сказал:
— Возьмите себе. Это за труды.
— Благодарю вас.
— Как вам долго не давали!
— Ах, уж это и не говорите! Старуха Катерина такая болтушка. Ее разговорам никогда конца нет. Она мне рассказывала, что ее хозяйка вернется послезавтра с дочерью и что она готовит комнату для барышни, которая больна, потому что была ранена в дороге… Одним словом, целая куча рассказов, от которых можно уснуть стоя, но которые, конечно, нужно выслушивать из вежливости.
Приход нового посетителя вовремя остановил красноречие слуги, который, по-видимому, расположен был подражать старой Катерине, которую только что осудил.
Пароли и надобности не было расспрашивать, так как случай выдал ему все, что он желал знать.
Он допил пиво, вышел из кафе и пошел по улице Дам по направлению к улице де Курсель.
«Послезавтра она возвращается вместе с дочерью, — думал он, — значит, завтра необходимо все закончить».
Проходя перед домом пятьдесят четыре, Пароли взглянул на окна Сесиль.
Но окна эти были закрыты, и ничья рука не отодвинула складки занавески.
Итальянец шел все дальше и скоро дошел до своей квартиры. Он застал там консьержку, занимающуюся уборкой.
— Вас что-то совсем больше не видно, доктор, — обратилась она к Пароли с глубоким поклоном.
— Ах, голубушка, а теперь вы будете меня видеть еще реже, — ответил он.
— Почему же?
— В моей лечебнице находятся несколько пациентов, требующих моего постоянного присутствия. Но я знаю, что могу вполне положиться на вас. Вы так заботитесь обо мне. Я, право, очень благодарен вам!
— Полноте, сударь, да это моя обязанность — смотреть за вещами такого прекрасного, щедрого жильца.
— А что ваша дочь, вернулась наконец? Мне очень хочется увидеть будущую славу французского театра.
— Нет, господин доктор, еще не вернулась. Сегодня утром я получила от нее письмо. Она пишет, что получила ангажемент в Дижоне и поедет в провинцию дальше, по гарнизонным городам. По-видимому, это очень выгодно из-за офицеров, но все-таки мне бы очень хотелось, чтобы она поскорее вернулась, потому что вы так добры и обещали похлопотать за нее.
— Я сдержу свое обещание, как только она вернется.
— Я напишу ей об этом непременно. Узнав, что ее здесь ожидает покровитель, она перестанет обращать внимание на офицеров, в этом я уверена. Вы останетесь здесь сегодня вечером?
— Нет, я должен вернуться в лечебницу.
— Вам больше ничего не нужно?
— Решительно ничего. Консьержка ушла.
Оставшись один, Пароли раскрыл ящик, где у него лежали бумаги и деньги, вынул их оттуда и положил в карман своего пальто.
Затворив ящик, он сказал:
— Остальное сегодня вечером.
Пароли нанял карету на ближайшей бирже и отправился в лечебницу.
Багаж Грийского только что увезли.
Пароли немедленно принялся устраиваться.
Растворив шкафы и комоды, он нашел в них массу тончайшего великолепного белья, так как Грийский увез только свой гардероб.
Мебель была не совсем современна, но отличалась большим комфортом и богатством.
Все больше восхищаясь чудесными результатами своего преступления, итальянец сошел вниз к себе в кабинет и спрятал в несгораемый шкафчик бумаги и деньги, принесенные с улицы де Курсель, затем пригласил к себе некоторых лиц из служебного персонала и принялся за новое устройство администрации.
На этот раз он был, наконец, единственным и полным хозяином громадного дела.
Вернувшись домой, на улицу Дам, после завтрака с Пароли, Сесиль велела старой Бригитте немедленно укладывать вещи и подготовиться к отъезду.
Бригитта выслушала это приказание с удивлением и страхом. Она боялась, что горе роковым образом повлияло на умственные способности молодой госпожи.
— Значит, мы уезжаем? — робко спросила она.
— Кажется, никто еще до сих пор не укладывался для того, чтобы оставаться дома, — с нетерпением ответила Сесиль.
— Мы уезжаем из Парижа?
— Нет.
— Значит, только меняем квартиру?
— Мы переезжаем к моему опекуну.
— К вашему опекуну! Значит, у вас есть опекун?
— А как же иначе? Ведь я круглая сирота, и несовершеннолетняя к тому же! Кроме тебя, моя бедная Бригитта, это известно всем и каждому.
— И кто же ваш опекун?
— Тот господин, такой вежливый, красивый и изящный, который был у меня вчера.
— А! — равнодушно ответила старушка, не выразив ни малейшего энтузиазма.
— Сегодня утром я была с ним у судебного следователя, и по его совету мы должны переехать. Я потребовала от своего опекуна, чтобы меня не разлучали с тобой.
— Разлучить вас со мной! — с ужасом воскликнула старушка. — Желала бы я посмотреть на того, кто бы попробовал сделать это! Право, из любопытства желала бы посмотреть! Пусть попытается! Я лучше согласилась бы умереть сейчас!! Ведь вы родились на моих руках!
— Я знаю, что ты меня любишь, моя добрая Бригитта, и я тебя тоже люблю. Поэтому можешь быть совершенно спокойна — никто нас с тобой не разлучит. Так, пожалуйста, сделай все, о чем я тебя
