— Я хотел попросить у него позволения осмотреть цеха. Хочу написать картину с фабричным сюжетом. Надеюсь, я не слишком помешаю ему, если явлюсь в Курбвуа?
— Вы прекрасно знаете, что он всегда рад вас видеть. А как мой портрет?
— На несколько дней мне пришлось оставить работу. Но в самое ближайшее время я вновь возьмусь за нее. Дело в том, что я ездил в Дижон…
— На родину моего отца…
— Да; о нем там до сих пор кое-кто помнит.
Мэри явно удивилась.
— Как! Он так давно уехал оттуда, и о нем все еще кто-то помнит! По-моему, у него и родственников не осталось…
— Вроде бы так. И тем не менее в Дижоне до сих пор помнят Поля Армана и отзываются о нем самым лестным образом, так же, впрочем, как и о его двоюродном брате — из всех родственников вашего отца, как мне сказали, только он еще и жив. Вы знакомы с ним?
— Да, дядюшка Соливо — большой оригинал; отец, уезжая из Нью-Йорка, продал ему свое предприятие. И, уверяю вас, я очень рада, что он не поехал с нами во Францию, ибо мне он определенно не слишком нравится.
— Значит, он остался в Америке, и с тех пор, как вы здесь, ни разу не навестил вас?
— Слава Богу, нет! По-моему, здесь он мне показался бы еще противнее, чем там…
Этьен поднялся.
— Вы уже уходите? — спросила Мэри.
— Да, сударыня. Поеду в Курбвуа. До встречи!
Художник пожал девушке руку и вышел.
«Бедное дитя и не догадывается, что Соливо в Париже, — возвращаясь в карету, думал он. — И считает, что он все еще живет в Нью-Йорке. Что же это означает? Какой-то сплошной мрак!»
Этьен Кастель приказал кучеру ехать к тому кафе, где ждал Дюшмэн.
— Поль Арман сейчас на заводе, — сказал он, — и к ужину его дома не ждут.
— А вдруг он уедет из Курбвуа раньше, чем придет моя телеграмма?…
— Не бойтесь! Я задержу его.
Меньше чем через час они закончили обедать, вышли из кафе и отправили телеграмму следующего содержания:
«
Затем поехали к мосту Нейи. Там Рауль вышел из кареты, махнул рукой в сторону того места, откуда обычно следил за заводом, и сказал:
— Я буду ждать там.
— Договорились, — ответил художник. — Я устрою так, что до тех пор, пока наш любимец не получит телеграмму, он все время будет рядом со мной. Так что сегодня вечером мы вряд ли сможем увидеться, но ночью или утром жду вас у себя. Удачи!
Этьен поехал на завод. Миллионер, приехавший в Курбвуа рано утром, уже отдал все необходимые распоряжения, ибо собирался отправиться к банкиру, чтобы получить обещанную Овиду сумму. Возложив свои обязанности на Люсьена Лабру, он уже собирался, как вдруг принесли телеграмму. Она была от Овида — он отменял назначенную встречу. Телеграмма порядком удивила и раздосадовала миллионера.
— Вот тебе раз! И что за муха его укусила, хотел бы я знать? — пробормотал он. — С чего вдруг эта отсрочка? И что тому причиной? Наверняка какая-нибудь дурацкая блажь, ибо за этими скупыми строками явно не кроется ничего серьезного. Ну что ж, придется отложить прощание с «братцем» на завтра.
В одиннадцать он приказал вызвать Люсьена.
— Пообедаем вместе, мальчик мой, — сказал он.
Люсьен кивнул в знак согласия и проследовал за ним в ресторан, где тот время от времени обедал.
Рано утром Жанна Фортье, как обычно, зашла в «
— Ну и дела! Что это с вами со всеми? Такое впечатление, будто меня теперь обходят стороной, словно я здесь совсем чужая. И смотрят все как-то странно…
— Сейчас все объясню, мамаша Лизон, — смущенно ответил Лионец, — просто нам нужно объявить вам кое о чем…
Жанна тотчас вспомнила о своем прошлом — чудовищном прошлом. И сразу же лицо ее покрыла смертельная бледность.
— Значит, вы собираетесь сообщить мне нечто ужасное! — с трудом проговорила она.
Тут вмешалась владелица лавки:
— Ничего подобного! Совсем наоборот, мамаша Лизон. Вы знаете, как все мы любим и уважаем вас…
— Я знаю, что все эти добрые люди — мои друзья, — взволнованно перебила ее разносчица хлеба.
— И смело можете сказать, что не просто друзья, а самые настоящие! — подхватил Туранжо. — И если когда-нибудь кто-то вздумает портить вам жизнь, то, обещаю, ему ничего хорошего не светит!
— Мы все были страшно перепуганы, — продолжила хозяйка, — когда узнали о несчастном случае с вами; и тогда те добрые люди, что собираются здесь и хорошо знают вас, решили: раз уж сама судьба захотела, чтобы наша славная мамаша Лизон избежала подобной участи, ибо она такого и впрямь не заслуживает, нужно это дело отпраздновать и доказать ей, что мы тоже очень любим ее, — преподнести хороший букет и устроить веселый банкет. Вот так…
— О! Друзья мои… мои друзья… — начала было Жанна, но не смогла продолжить. От волнения у нее перехватило горло.
— Букет получите, когда начнется банкет, — ровно в полдень! И от имени всех, кто организовал это, заявляю: сегодня мы от всей души выпьем за ваше здоровье!
— А! Конечно же! Ах, ну конечно! — почти хором закричали булочники и разносчицы хлеба.
Клермонская беглянка упала в распростертые объятия хозяйки, а потом все бросились пожимать ей руки, обнимать и целовать. Жанна, запинаясь от волнения, повторяла:
— Спасибо, тысячу раз спасибо, от всей души спасибо, друзья. О! Я так счастлива! Спасибо! Спасибо!
Сердце ее просто разрывалось от счастья, и бедная женщина, почти забывшая, что такое радость, разрыдалась.
— Ну что вы, мамаша Лизон, — сказала хозяйка, — как можно плакать! Смеяться нужно, а не плакать! Гораздо веселее всем будет! Ну-ка, выпейте немножко черно-смородинной водочки, да за работу.
Жанна Фортье взяла протянутый ей стакан и чокнулась со всеми присутствующими.
— Ну, друзья, — сказала она, — встретимся ровно в полдень… И я очень постараюсь вести себя получше…
Потом, под дружное «ура» всех присутствующих, она вышла.
— А теперь, дети мои, — заявила хозяйка официантам и служанке, — рассиживаться нам больше некогда!
Все принялись за работу, и вскоре в обеденном зале был накрыт большой стол.
Радостный и свежевыбритый, Овид, напевая арию из оперетки, шел к «
— Поворачивайте и езжайте шагом.
