— Вот и разносчица! — сказала Люси. — И опять новая!
— А! Прекрасно, — воскликнула консьержка, — наконец-то! Из вашей булочной, похоже, вовсе скоро хлеб приносить перестанут. Ну и лавочка у вас! Давно бы мне пора подыскать другую!
— Я, что ли, виновата? — хмуро буркнула девица. — я только заменяю сегодня вашу разносчицу, ее позавчера с работы выгнали, и совсем не знаю, что кому нести… И вообще это не моя работа… Хозяйка ищет уже разносчицу… А у меня совсем другие обязанности.
— Значит, в ближайшие несколько дней хлеб нам, надо полагать, приносить будут после полудня!
Люси быстренько поднялась к себе, позавтракала за каких-нибудь четверть часа и отправилась по адресу, данному ей госпожой Огюстин, — в особняк на улице Мурильо.
Мэри Арман последнее время чувствовала себя гораздо хуже. Раздиравшие грудь приступы кашля участились и с пугающей настойчивостью становились все длиннее. Болезненное состояние сделало и без того капризный характер Мэри совсем неровным. Внезапные нервные вспышки сменялись долгими часами слабости и депрессии. И тогда Мэри впадала в безысходную грусть. Слезы сами лились у нее из глаз. В такие моменты она становилась очень нежной, ее охватывала жалость ко всем обездоленным, и она говорила себе:
«Я богата… И должна творить добро… Много-много добра…»
Именно в таком расположении духа она и пребывала, когда ей сообщили, что пришла девушка от портнихи. Хоть какое-то развлечение. Мэри приказала немедленно ее пригласить и встретила с самым любезным видом.
— Ну что, госпожа Люси, вы, наверное, сотворили просто чудо?
— Я очень старалась, сударыня… Надеюсь, что я правильно поняла все указания госпожи Огюстин. Платье еще только сметано… Нужно, чтобы вы примерили его.
Люси разложила платье на канапе.
— Но это же уже очень красиво! — воскликнула Мэри. — И украшения так оригинально расположены!
— А это я сама придумала… — с простодушной гордостью сказала мастерица.
— Ну что ж! Мне остается только похвалить вас. У вас бездна вкуса.
Мэри повеселела. Лицо у нее почти утратило свою обычную бледность и, хотя сухое покашливание по- прежнему то и дело сотрясало грудь, она, похоже, даже не замечала этого.
«Бедная девушка!… — думала Люси. — Она так больна!»
Люси приступила к ответственной процедуре примерки. Лицо у мастерицы было симпатичным и улыбчивым, Мэри захотелось поболтать, и она спросила:
— Вы давно работаете у госпожи Опостин?
— Уже больше года.
— Она, похоже, очень любит вас.
— Госпожа Опостин и в самом деле очень добра ко мне.
— Как я поняла, ей бы очень хотелось, чтобы вы и жили при мастерской.
— Я знаю, но мне больше нравится работать дома.
— Живете вы, конечно, с родителями?
— Нет у меня родителей… — грустно ответила Люси.
— Вы сирота?
— Не знаю… Мне был всего год, когда я оказалась в приюте.
— Значит, мать с отцом бросили вас? Но это же ужасно!
— Да, жестоко! Почему-то мне кажется, что я очень бы любила свою маму. Мне и в голову никогда не приходило ее осуждать, хотя я ее совсем не знаю; думаю, что она, конечно же, ни в чем не виновата, наверное, нужда и голод вынудили ее сделать это; а отец, наверное, умер.
— Пожалуй, действительно так, — тихо сказала Мэри. — А вам никогда в приюте не рассказывали, каким образом вы туда попали? Может быть, при вас была какая-нибудь вещь, ну хоть что-нибудь, что позволило бы узнать вас потом или помочь самой отыскать родителей?
— Я спрашивала, когда подросла и стала осознавать, в какое положение попаду из-за того, что я — подкидыш. Мне ответили, что вещь, по которой меня можно узнать, и в самом деле существует, но действующими в приюте правилами мне запрещено ее показывать.
— Но это невероятно! Просто чудовищно!
— Я и сама им так сказала, но все равно мне ничего не удалось узнать.
— А для чего же тогда вместе с ребенком оставляют подобные вещи?
— Это позволяет родителям когда-нибудь прийти и забрать ребенка. День и час помещения малыша в приют записывают в специальный регистр. А еще — описание подкидыша, меток на белье, если они были, и каких-нибудь привязанных к пеленкам предметов, по которым впоследствии его можно было бы узнать. Ребенка туда вписывают под номером — у меня был номер девять, — а потом дают ему имя. Таким образом подкидыши получают хоть какой-то социальный статус.
— Это все так странно, что мороз по коже продирает. Сколько вам лет, Люси? Вы ведь позволите мне называть вас просто
— О! Конечно, сударыня!… Я вам так признательна за дружеское отношение… Мне двадцать два года.
— И, будучи такой мастерицей, вы до сих пор не открыли своего собственного заведения?
— Чтобы открыть заведение, мне не хватает двух вещей: во-первых, собственной клиентуры, а во- вторых — денег.
— По-моему, вы, имея неплохую профессию, вполне могли бы найти себе мужа если и небогатого, то хотя бы с деньгами. На его средства вы обставили бы квартиру и оборудовали мастерские, а клиентура сама по себе появится.
Услышав слово «муж», Люси сильно покраснела. Заметив это, Мэри с улыбкой сказала:
— Или я очень ошибаюсь, или вы собираетесь замуж.
— Не ошибаетесь, сударыня. Да, я собираюсь замуж… тот, кого я люблю, тоже любит меня, но он небогат; у него вообще денег нет, и он хочет, прежде чем жениться, подыскать хорошую работу, которая позволит ему содержать нас обоих. Как только я выйду за него замуж, я брошу работу или буду работать совсем мало, ведь ему захочется, чтобы я занималась только хозяйством.
— Может быть, это будет ошибкой с вашей стороны… Но, впрочем, я слышала, что существует якобы даже статья закона, согласно которой жена обязана повиноваться мужу. В день вашей свадьбы, Люси, я буду счастлива подарить вам маленькое приданое, но при условии, что муж позволит вам шить мне платья — только мне одной.
— Я спрошу его, когда буду рассказывать о том, как вы были ко мне добры, и совершенно уверена: он мне в этом не откажет… А когда вам понадобится это платье, сударыня?
— В следующий четверг… Мне нужно будет пойти на танцевальный вечер, который устраивает жена одного из папиных друзей.
— В четверг вы его получите; и прошу разрешить мне самой прийти вас одеть. Тогда, если что-то понадобится чуть-чуть подправить, я тут же это и сделаю.
— Спасибо. К тому же у госпожи Огюстин я намерена заказать еще кучу нарядов и непременно скажу ей, что шить мне будете теперь только вы.
— Я просто счастлива работать на вас…
— Где вы живете, милочка?
— Набережная Бурбонов, 9.
— Знаменательный номер! Ну, до свидания, Люси!
— До свидания, сударыня… и еще раз спасибо.
После ухода мастерицы Мэри опять охватила тоска. Она свернулась клубочком в кресле у камина, поближе к огню, думая о Люси.
— Подкидыш, — прошептала она. — Ни отца… ни матери… Жалкое существование!… А она счастлива… И не мучается, как я… И никогда не унывает… Работает… Верит в будущее и любит!… Она любит! И любима!… А я, такая богатая, узнаю ли я когда-нибудь, что такое любовь?
От внезапного приступа кашля щеки девушки стали пунцовыми. Она поднесла платок к губам. Когда
