– Не дотрагивайтесь до него! – вскричал он.
– Почему?
– О! Так… Я хотел сказать: не к чему торопиться…
Но конюх уже отвязал ремни, которыми чемодан был прикреплен к седлу. Волнение старика достигло крайней степени. Он хотел взять чемодан, но конюх уже приподнял его.
– Эге! – сказал он с удивлением. – Как тяжело! Здесь, по крайней мере, фунтов пятьдесят!..
– А! Вы шутите, друг мой. Пятьдесят фунтов! Полноте!
– Если в нем деньги, то сумма должна быть очень порядочная!
– Деньги?! Бог Авраама, Исаака и Иакова!.. Что вы, какие деньги!
И старик попытался рассмеяться; но смех его был вынужденный, если не сказать, судорожный. Он продолжал:
– Деньги! Ах, хотелось бы мне иметь их в этом чемодане! Был бы я богаче, нежели теперь!
– Что же здесь такое?
– Свинец, мой добрый друг. Жалкие слитки свинца, олова… Все это стоит не больше каких-нибудь четырех экю!
– Неужели? – осведомился конюх с насмешливым видом.
– Это так же справедливо, как и то, что меня зовут Эзехиель Натан!
– А! Вы еврей?
– Я поклоняюсь Богу моих отцов, и хотя он оставляет служителя своего в нищете, я все-таки соблюдаю его заповеди… Мой добрый друг, отдайте мне, пожалуйста, этот чемодан…
– Берите, – сказал конюх.
Старик протянул руки. Конюх бросил ему чемодан так, что тот согнулся под его тяжестью. При этом из чемодана раздался металлический звук. Бледность жида приняла синеватый оттенок; но конюх, по- видимому, не обратил никакого внимания на все это.
– Чего дать вашей лошади? – спросил он.
– Сена и овса, мой добрый друг. Дайте ей столько, чтобы восстановить силы животного. Но пожалейте мой бедный кошелек.
– Будьте спокойны, возьмем не дорого.
– Если вы хорошенько позаботитесь о моей лошадке, – продолжал жид, – завтра утром вы получите кое-что.
– А! Вы здесь ночуете?
– Конечно.
– В таком случае спите спокойно. Лошадь ваша не будет иметь недостатка ни в чем.
После этого разговора Эзехиель Натан вынес чемодан из конюшни, пробрался через двор и вошел в гостиницу. Венера и Молох все сидели на скамейке у ворот.
Комната, которую трактирщик отвел Деборе, была довольно велика, хоть и запущена, и сообщалась со второй комнатой узкой дверью. Пол, растрескавшийся во многих местах, дрожал под ногами. Кровать, покрытая жалким тюфяком и простыней сомнительной белизны, стояла под балдахином, с которого спускались разодранные занавеси. Старинный комод, разломанный и без одной ножки, и два кресла, угрожавшие развалиться, дополняли меблировку комнаты. Впрочем, ко всему этому надо прибавить еще два мешка с орехами и бутылку, исполнявшую роль подсвечника. В нее была воткнута сальная свечка.
Дебора сидела у окна в том кресле, которое было покрепче, и ждала отца, устремив на черные и закопченные бревна потолка рассеянный и несколько задумчивый взор. Покрывала уже не было на лице ее, и среди жалкой нищеты, описанной нами, она походила на королеву. Заимствуя у искусства сравнение, которое кажется нам верным, мы скажем, что это была великолепная рафаэлевская головка в плохой, покрытой паутиной раме.
Дверь растворилась, и Эзехиель Натан, прижимая к груди драгоценный чемодан, показался на пороге. Перед ним шел трактирщик. При виде лучезарной красоты девушки он был словно ослеплен. Потом глаза его засверкали, молния сладострастия брызнула из глаз. Несколько секунд лицо толстяка походило на лицо Сатира; но ни Натан, ни Дебора не обратили на это внимания.
– Когда вы хотите ужинать? – наконец спросил трактирщик.
– Когда ужин будет готов? – осведомился Натан.
– Через час, не раньше. Скоро ли еще поймаешь цыпленка? Потом надо заколоть его, изжарить…
– Хорошо, через час так через час.
– Здесь будете ужинать или внизу?
– Здесь! Здесь! – живо отвечал Натан. – Я не хочу, чтобы дочь моя входила в общую залу.
– Как вам угодно. Сейчас накроют на стол.
И трактирщик, бросив последний взгляд на Дебору, вышел из комнаты и затворил за собой дверь. Натан подошел к кровати, поднял чемодан и осторожно положил его на тюфяк.
XV. Хозяин и слуга
Переведя дух, еврей подошел к дочери и, поцеловав ее прекрасный лоб, сказал:
