степени даром соблазнять дочерей Евы. Многие из них заметили Мариэтту и вертелись около нее, но только один затронул ее сердце.
Они разговорились, и так как Мариэтта была честная, девушка, то скоро зашла речь о свадьбе.
Камеристка сияла, но скоро на ее небе показались тучи.
Пожарный, оказалось, не отличался постоянством и скоро начал, видимо, охладевать.
Это затронуло самолюбие Мариэтты, и она назначила неверному свидание, чтобы заставить его объясниться.
Свидание должно было состояться в этот вечер.
Легко понять поэтому, как стеснительна была при таких обстоятельствах необходимость смотреть за Эстер.
«Безюше будет ждать меня под пятой аркой… — думала молодая девушка. — Я должна прийти непременно. Если бы барыня узнала, она была бы недовольна. Но кто ей скажет? Помешанная? Она и не заметит, что меня нет. Привратница?… Можно пройти так, что она не заметит.
Свидание назначено в девять часов… подъезд запирают только в десять, а я вернусь в три четверти десятого.
Неслыханное дело, чтобы барыня вернулась раньше конца спектакля! Стало быть, все пойдет как по маслу».
— Вы можете идти спать или гулять, если вам хочется, — сказала Мариэтта остальным слугам. — Я буду присматривать за помешанной.
В три четверти девятого вторая горничная и кухарка улеглись спать, и Мариэтта осталась одна во всей квартире.
Она заглянула в комнату Эстер и увидела, что та по-прежнему лежит на диване и тихо напевает.
— Отлично! — прошептала она с довольным видом. — Теперь она долго пролежит на одном месте, как полено. Я могу идти без всякого опасения, надо только погасить свечу, а то она, чего доброго, дом подожжет. Петь она может и в потемках.
И Мариэтта, оставив безумную в совершенной темноте, вышла из ее комнаты, заперла за собой дверь и спустилась вниз по лестнице, оставив незапертой дверь в квартиру.
В эту самую минуту разразилась гроза, давно уже собиравшаяся над Парижем. Раскаты грома слышались все ближе и чаще.
Вдруг яркая молния озарила горизонт, и весь дом вздрогнул от страшного удара грома, точно мимо промчалась галопом целая батарея.
Этот шум пробудил безумную от полусна, в который она была погружена. Она вскочила и стала прислушиваться.
Вспышки молнии и оглушительные удары грома быстро следовали один за другим.
Эстер подошла к окну и, прижавшись к стеклу пылающим лбом, с любопытством следила за возрастающей яростью урагана, под порывами которого деревья на площади гнулись и трещали.
В скромном жилище вдовы Поля Леруа Берта видела, как черные грозовые тучи собирались над городом, но это не могло служить ей препятствием исполнить просьбу Рене Мулена. Вдова казненного следила с нетерпением за движением стрелок на циферблате Шварцвальской кукушки, которые, как ей казалось, шли в этот день чересчур медленно.
Она также чувствовала приближение грозы.
— Милое дитя, — сказала она, — я боюсь, что тебе придется идти под ужасным дождем.
— Я тоже так думаю, но что же из этого? Ведь то, что я должна сделать, никак нельзя откладывать?
— Нет, моя крошка… Надо действовать сегодня вечером: завтра, может быть, будет уже поздно.
Берта взглянула на часы.
— Половина девятого, — прошептала она, — пора идти…
— Ты возьмешь экипаж?
— Да, надо будет, хотя мы и не богаты. Отсюда до Королевской площади слишком далеко, чтобы идти пешком.
— Только не нанимай извозчика у самого дома, а то шпионам, о которых мне говорили, придет, может быть, в голову мысль следить за тобой.
— Будь спокойна, мама… Я буду осторожна.
— Также не останавливайся прямо против дома Рене Мулена.
— Конечно!
Берта надела черную шляпку, накинула на плечи траурную шаль и приколола ее брошкой в виде медальона, в котором был портрет Абеля.
Госпожа Леруа ни за что не хотела оставаться в постели и перебралась в большое кресло.
— Торопись, милая моя, — сказала она Берте. — Ты должна понять, с каким нетерпением я буду ждать тебя. Иди! Бог сохранит тебя! Мужайся!
— Ты сама мужайся, дорогая, — ответила Берта, покрывая поцелуями щеки и лоб матери. — Жди и надейся, я скоро вернусь.
— Ты ничего не забыла? Ключ с тобой?
— Ничего, я все помню.
Берта вышла и осторожно спустилась по лестнице, надеясь пройти незамеченной.
Но это было невозможно: дверь в комнату привратника была открыта по случаю жары, и мнимый брат увидел Берту.
— Куда это вы идете, мадемуазель, в такой час? — спросил он, впрочем, больше для очистки совести.
— В аптеку за лекарством.
— Разве ей все еще не лучше?
— Увы!… Нет!
— Жаль! Очень жаль!
Берта вышла из дома и оглянулась.
Подозрительный комиссионер мирно курил трубку и не обращал никакого внимания на то, что происходило на улице.
Оба агента видели бесполезность своих наблюдений и вели их спустя рукава.
Дойдя до улицы Рено, Берта остановилась на углу, поджидая, не проедет ли мимо фиакр, что избавило бы ее от труда идти к Монпарнасскому вокзалу.
Скоро она увидела два приближавшихся красных фонаря, и через минуту эти фонари, а стало быть, и фиакр, которому они принадлежали, поравнялся с ней.
— Вы свободны? — спросила Берта.
Кучер остановил фиакр и ответил веселым тоном:
— Да и нет… Конечно, у меня нет седоков, но сейчас будет очень скверно на улице, и я хотел бы отвести домой Тромпетту и Риголетту. Они бегали по городу с самого утра.
— О! Отвезите меня, прошу вас! — сказала Берта умоляющим голосом. — Сейчас, как вы говорите, разразится гроза, а мне надо идти далеко… Непременно надо… И теперь уже поздно.
В эту минуту молния осветила лицо Берты.
«Э! Да какая она хорошенькая! — подумал с добродушной улыбкой кучер. — Тут, верно, любовь замешана!»
— Что ж, если вам нужно спешить, — сказал он вслух, — так садитесь. Вот уже двадцать лет, как моя услужливость к дамам известна всему Парижу. Все знают фиакр номер 13! Счастливый номер! Не хочу, чтобы говорили, что из-за меня расстроилось свидание. Куда же мы едем?
— На Королевскую площадь…
— Королевская площадь! — повторил кучер. — Это не очень-то близко! Ну, да все равно приедем. А номер какой?
