Она помогла снять шляпы, шали, прибрала все одной рукой, потому что другая была у нее на перевязи. Затем выпроводила всех, заявив мужу:
— Пойди погуляй с ними до обеда.
Палабретти тотчас повиновался и отправился показывать Жанне и Жюльену деревню. Он шел между ними, еле шевеля ногами и языком, беспрестанно кашлял, приговаривая после каждого приступа:
— В долине-то свежо, вот грудь у меня и простыла.
Он вывел их на запущенную тропинку. Внезапно он остановился под огромным каштаном и заговорил тягучим голосом:
— На этом самом месте моего двоюродного брата, Жана Ринальди, убил Матье Лори. Глядите, я стоял вот здесь, возле Жана, а Матье как вынырнет вдруг шагах в десяти от нас да как закричит:» Жан, не смей ходить в Альбертаче! Говорю тебе, Жан, не смей, а не то, верь моему слову, я тебя убью!»
Я схватил Жана за руку:» Не ходи, Жан, он и впрямь тебя убьет «.
А они оба одну девушку, Полину Синакупи, обхаживали.
Ну, а Жан и закричи в ответ:» Нет, пойду. И не тебе, Матье, помешать мне в этом «.
Тут, не успел я схватиться за ружье, как Матье прицелился и выстрелил.
Жан подпрыгнул, поверьте, сударь, не меньше, чем на два фута, совсем как ребенок прыгает через веревочку, и со всего маху рухнул на меня, так что ружье мое отлетело вон до того большого каштана. Рот у Жана был открыт, только он не вымолвил ни слова, он уже кончился.
Молодая чета в растерянности смотрела на невозмутимого свидетеля такого преступления. Жанна спросила:
— А что ж убийца?
Паоли Палабретти долго кашлял, прежде чем ответить.
— Удрал в горы. А на другой год его убил мой брат. Знаете моего брата, Филиппа Палабретти, бандита?
Жанна вздрогнула:
— У вас брат — бандит?
Глаза благодушного корсиканца сверкнули гордостью.
— Да, сударыня, еще какой знаменитый! Шестерых Жандармов укокошил. Он погиб вместе с Николо Морали, когда их окружили в Ниоло. Шесть дней они держались и уж совсем пропадали с голоду.
И тем же философским тоном, каким говорил:» В долине-то свежо «, — он добавил:
— Обычаи в нашей стране такие.
После этого они возвратились обедать, и маленькая корсиканка обошлась с ними так, словно знала их двадцать лет.
Но Жанну неотступно мучила тревога. Ощутит ли она вновь в объятиях Жюльена ту незнакомую раньше, бурную вспышку страсти, которую испытала на мху у родника?
Когда они остались одни в спальне, она боялась, что снова будет бесчувственной под его ласками. Но вскоре убедилась, что страх ее напрасен, и это была ее первая ночь любви.
Наутро, когда настало время уезжать, ей не хотелось расставаться с этим убогим домиком, где, казалось, началась для нее новая, счастливая пора.
Она зазвала к себе в комнату маленькую хозяйку и стала с горячностью настаивать, чтобы та позволила послать ей из Парижа какой-нибудь пустячок, не в виде платы, а на память, придавая этому подарку некое суеверное значение.
Молодая корсиканка долго отказывалась. Наконец согласилась.
— Так и быть, — сказала она, — пришлите мне пистолет, только совсем маленький.
Жанна глаза раскрыла от удивления. А хозяйка пояснила шепотом, на ушко, как поверяют сладостную, заветную тайну:
— Мне деверя убить надо.
Улыбаясь, она торопливо размотала перевязки на своей бездействующей руке и показала на ее белоснежной округлости сквозную кинжальную рану, успевшую почти зарубцеваться.
— Не будь я одной с ним силы, — сказала она, — он бы меня убил. Муж-тот не ревнует, он меня знает, и потом он ведь больной; это ему кровь-то и остужает. Я, сударыня, и в самом деле женщина честная; ну, а деверь всяким россказням верит и ревнует за мужа. Он, конечно, набросится на меня опять. Вот тут у меня и будет пистолетик, тогда уж мне нечего бояться, я за себя постою.
Жанна обещала прислать оружие, нежно расцеловала новую приятельницу и отправилась в дальнейший путь.
Конец путешествия был для нее каким-то сном непрерывных объятий, пьянящих ласк. Она ничего не видела — ни пейзажей, ни людей, ни городов, где останавливалась. Она смотрела только на Жюльена.
И тут началась милая ребячливая близость, с любовными дурачествами, глупыми и прелестными словечками, с ласкательными прозвищами для всех изгибов, извилин и складок ее и его тела, какие облюбовали их губы.
Жанна спала обычно на правом боку, и левая грудь часто выглядывала наружу при пробуждении. Жюльен это подметил и окрестил ее:» гуляка «, а вторую:» лакомка «, потому что розовый бутон ее соска был как-то особенно чувствителен к поцелуям.
Глубокая ложбинка между обеими получила прозвище» маменькина аллея «, потому что он постоянно прогуливался по ней; а другая, более потаенная ложбинка именовалась» путь в Дамаск»— в память долины Ота.
По приезде в Бастию надо было расплатиться с проводником. Жюльен пошарил в карманах. Не найдя подходящей монеты, он обратился к Жанне:
— Раз ты совсем не пользуешься деньгами твоей матери, лучше отдай их мне. У меня они будут сохраннее, а мне не придется менять банковые билеты.
Она протянула ему кошелек.
Они переправились в Ливорно, побывали во Флоренции, в Генуе, объехали всю итальянскую Ривьеру.
В одно ветреное утро они снова очутились в Марселе.
Два месяца прошло с их отъезда из Тополей. Было пятнадцатое октября.
Жанна загрустила от холодного мистраля, который дул оттуда, из далекой Нормандии. Жюльен с некоторых пор переменился, казался усталым, равнодушным; и ей было страшно, она сама не понимала чего.
Она отсрочила возвращение еще на четыре дня, ей все не хотелось расставаться с этими благодатными, солнечными краями. Ей казалось, будто она исчерпала свою долю счастья.
Наконец они уехали. Им надо было сделать в Париже множество покупок для окончательного устройства в Тополях, и Жанна заранее предвкушала, сколько всяких чудес навезет она на деньги, подаренные маменькой; но первое, о чем она подумала, был пистолет, обещанный молодой корсиканке из Эвизы.
На следующий день после приезда она обратилась к Жюльену:
— Дорогой мой, верни мне, пожалуйста, мамины деньги, я собираюсь делать покупки.
Он повернулся к ней с недовольным видом:
— Сколько тебе нужно?
Она удивилась и пролепетала;
— Ну… сколько хочешь.
Он решил:
— Вот тебе сто франков; только смотри не трать зря.
Она не знала, что сказать, совсем растерявшись и смутившись.
Наконец она робко заметила:
— Но… ведь… я тебе дала деньги на…
Он оборвал ее:
— Совершенно верно. Не все ли равно, будут ли они у тебя или у меня, раз у нас теперь общий карман. Да я и не отказываю, ведь я же даю тебе сто франков.
Не сказав ни слова, она взяла пять золотых, но больше попросить не посмела и купила только пистолет.
