нуждается ли в чем-нибудь его конь, гладил его по шее, кормил хлебом, пирожками и сахаром.
– Это бедовый скакун, – заявил он жене. – Первое время он меня даже несколько порастряс, но ты видела, как скоро я оправился; он почуял хозяина и теперь больше дурить не будет.
Как и было решено, возвращались Елисейскими полями.
Широкая аллея кишмя кишела экипажами. Гуляющих по обеим сторонам было так много, что казалось – от Триумфальной арки до площади Согласия развертывались две черные длинные ленты. Потоки солнца изливались на всю эту толпу, играя на лакированных колясках, на металлических частях упряжи, на ручках дверец.
Это скопище людей, экипажей и животных было как будто охвачено каким-то безумием движения, опьянением жизнью. А вдали, в золотой дымке, высился обелиск.
Как только лошадь Гектора миновала Триумфальную арку, она снова загорячилась и помчалась крупной рысью среди экипажей по направлению к конюшне, несмотря на все попытки всадника удержать ее.
Коляска оставалась теперь уже далеко-далеко позади, и вот у Дворца промышленности, увидев перед собою свободное пространство, лошадь повернула направо и понеслась галопом.
Какая-то старуха в переднике спокойным шагом переходила через дорогу; она оказалась как раз на пути Гектора, скакавшего во всю прыть. Не имея сил остановить лошадь, он стал кричать изо всей мочи:
– Эй! Эй! Берегись!
Старуха, должно быть, была глуха; она спокойно продолжала свой путь до той самой минуты, пока лошадь, летевшая, как локомотив, не ударила ее грудью и не отбросила на десять шагов в сторону, так что старуха трижды перекувырнулась с задравшимися юбками.
Послышались голоса:
– Остановите его!
Обезумевший Гектор вцепился в гриву лошади и вопил:
– Помогите!
От страшного толчка он, как мяч, перелетел через голову лошади и упал прямо в объятия полицейского, бросившегося ему навстречу.
В один миг вокруг него образовалась кучка разъяренных людей, жестикулирующих и вопящих. Один старый господин, с большим круглым орденом и длинными белыми усами, особенно казался вне себя. Он повторял:
– Черт побери, когда человек так неловок, он должен сидеть у себя дома. Нельзя же давить людей на улице, если не умеешь управлять лошадью!
Подошли четверо мужчин, несших старуху. Она казалась мертвой; лицо у нее было желтое, а сбившийся на сторону чепчик стал серым от пыли.
– Несите эту женщину в аптеку, – приказал старый господин, – а мы пойдем к полицейскому комиссару.
Гектор зашагал между двумя полицейскими. Третий вел его лошадь. Толпа следовала за ними, и вдруг появился брэк. Жена бросилась к мужу, няня потеряла голову, а малыши принялись пищать. Он объяснил, что скоро вернется, что сбил с ног какую-то женщину, что это пустяки. Перепуганная семья уехала.
Объяснение у комиссара было короткое. Гектор назвал свое имя и сказал, что он чиновник Морского министерства; затем стали ждать известий о пострадавшей. Полицейский, посланный справиться, вернулся. Она пришла в себя, но жаловалась на страшные боли, по ее словам, где-то внутри. Это была поденщица, шестидесяти пяти лет, и звали ее госпожою Симон.
Узнав, что она жива, Гектор ободрился и обещал уплатить издержки за ее лечение. Затем он побежал к аптекарю.
Шумная толпа обступила дверь. Старуха, бессильно свесив руки, с отупевшим лицом, стонала, полулежа в кресле. Два доктора продолжали осматривать ее. Перелома нигде не нашли, но опасались какого-нибудь внутреннего повреждения.
Гектор обратился к ней:
– Вам очень больно?
– О да!
– Где же?
– В животе у меня словно огнем жжет.
Один из докторов подошел к Гектору.
– Это вы, сударь, виновник несчастья?
– Да.
– Нужно бы отправить эту женщину в лечебницу; я знаю такую, где ее поместят за шесть франков в день. Если хотите, я об этом позабочусь.
Гектор с восторгом согласился и вернулся домой успокоенный.
Жена ждала его в слезах.
Он утешил ее:
– Ничего, этой Симон уже лучше, через три дня все пройдет; я отправил ее в лечебницу, ничего!
Ничего!
На следующий день, возвращаясь со службы, он зашел узнать о здоровье госпожи Симон. Он застал ее в ту минуту, когда она с довольным видом ела жирный бульон.
– Ну что? – спросил он.
– Ох, сударь, ничуть не легчает! Я так думаю: дело мое кончено. Нисколечко не лучше.
Доктор объявил, что нужно подождать: может случиться осложнение.
Гектор подождал два дня, затем опять зашел в больницу. У старухи был свежий цвет лица и ясные глаза, но, увидев его, она застонала:
– Совсем не могу двигаться, сударь, совсем не могу. Уж, видно, такой я и останусь до смерти.
Холод пробрал Гектора до мозга костей. Он спросил мнение доктора. Тот только развел руками.
– Что поделаешь, сударь, я уж и сам не знаю. Она орет, когда пытаются ее поднять. Нельзя даже передвинуть ее кресло, чтобы она не начала отчаянно кричать. Я должен верить тому, что она говорит, сударь; не могу же я влезть в нее. Пока не увижу ее на ногах, я не имею права подозревать с ее стороны обмана.
Старуха слушала, не шевелясь, лукаво поглядывая на них.
Прошла неделя, другая, затем месяц. Госпожа Симон не покидала своего кресла. Она ела с утра до ночи, жирела, весело болтала с другими больными и, казалось, привыкла к неподвижности, словно это был справедливо заслуженный ею отдых за пятьдесят лет беготни вниз и вверх по лестницам, выколачивания матрацев, таскания углей с одного этажа на другой, работы метлой и щеткой.
Гектор в отчаянии стал приходить каждый день; он заставал ее каждый день спокойной и счастливой, и она неизменно заявляла:
– Не могу двинуться, сударь, не могу.
Каждый вечер госпожа де Граблен спрашивала, снедаемая волнением:
– Ну как госпожа Симон?
И каждый раз он отвечал, убитый отчаянием:
– Никакой перемены, совершенно никакой!
Няню рассчитали, так как платить ей жалованье было уже слишком трудно. Стали еще более экономить, все наградные деньги были истрачены целиком.
Тогда Гектор созвал на консилиум четырех медицинских знаменитостей, и они собрались вокруг старухи. Она позволила им исследовать ее, трогать, щупать и лукаво поглядывала на них.
– Нужно заставить ее пройтись, – сказал один из врачей.
Она закричала:
– Никак не могу, хорошие мои господа, не могу!
Тогда они схватили ее, приподняли и протащили несколько шагов; но она вырвалась у них из рук и рухнула на пол, испуская такие ужасные крики, что ее отнесли обратно в кресло с бесконечными предосторожностями.
Врачи высказывались сдержанно, однако засвидетельствовали ее неспособность к труду.
Когда Гектор принес эту новость жене, она упала на стул, пролепетав:
