Она подумала немного и сказала с хитрой усмешкой:
— Ну и везет же твоему брату, что у него такие друзья! Не мудрено, что он совсем не похож на тебя!
Он ощутил безотчетное желание ударить ее по лицу, и губы его судорожно кривились, когда он спросил:
— Что ты хочешь этим сказать?
Она ответила самым невинным и простодушным тоном:
— Да ничего. Я говорю, что ему счастье привалило, а тебе нет.
Он бросил на стол двадцать су и вышел.
В ушах неотступно звучали слова: «Не мудрено, что он совсем не похож на тебя».
Что она думала, что разумела под этими словами? Несомненно, в них скрывалась насмешка, какой-то злой и подлый намек. Уж не решила ли эта девка, что его брат — сын Марешаля?
Это подозрение, падавшее на его мать, так потрясло Пьера, что он остановился, ища взглядом, где бы присесть.
Прямо перед ним было кафе. Он вошел туда и сказал подошедшему гарсону:
— Кружку пива.
Сердце у него колотилось, по телу пробегала дрожь. И вдруг ему вспомнилось, что сказал накануне Маровско: «Это произведет дурное впечатление». Неужели у старика явилась та же мысль, то же подозрение, что и у этой твари?
Нагнувшись над кружкой, он смотрел, как пузырится и тает белая пена, и спрашивал себя: «Неужели кто-нибудь поверит такой нелепости?»
Причины, способные возбудить это гнусное подозрение, открывались ему одна за другой — ясные, очевидные, беспощадные. Что старый холостяк, не имеющий наследников, оставляет свое состояние обоим сыновьям своего друга — это вполне понятно и естественно, но если он оставляет его целиком одному из сыновей, то люди, конечно, будут удивляться, шушукаться и в конце концов лукаво улыбаться. Как он сам не предвидел этого, как не почувствовал этого отец, как не догадалась об этом мать? Нет, они слишком обрадовались неожиданному богатству, чтобы это могло прийти им в голову. И разве такие честные, порядочные люди, как его родители, способны заподозрить такую гнусность?
Да, но окружающие, соседи — булочник, бакалейщик и другие лавочники, все, кто их знал, — разве не будут повторять отвратительную сплетню, забавляться ею, злорадствовать, смеяться над отцом и с презрением говорить о матери?
Заметила же служанка пивной, что Жан блондин, а он брюнет, что они не похожи друг на друга ни лицом, ни походкой, ни осанкой, ни характером, — ведь теперь это бросится в глаза всем, поразит всех. Когда зайдет речь об одном из сыновей Роланов, теперь будут спрашивать: «Это который же, настоящий или побочный?»
Он поднялся, решив предупредить брата, предостеречь его от страшной опасности, угрожающей чести их матери. Но что может сделать Жан? Самое простое было бы, конечно, отказаться от наследства, пусть оно пойдет на бедных, друзьям же и знакомым, успевшим узнать о завещании, сказать, что его статьи и условия неприемлемы, что они сделали бы Жана не наследником, а только хранителем чужого состояния.
По дороге домой он решил, что с братом ему следует повидаться наедине, чтобы не заводить такой разговор при родителях.
Еще на пороге до него донесся шум голосов и смех из гостиной, а войдя туда, он увидел г-жу Роземильи и капитана Босира, которых отец привел с собой и оставил обедать, чтобы отпраздновать радостную новость.
Для возбуждения аппетита были поданы вермут и абсент, и все пришли в хорошее настроение. Капитан Босир был маленький человечек, который столько катался по морям, что стал совсем круглым, и казалось, что у него даже мысли круглые, как прибрежная галька; он смеялся так, что в его горле рокотали одни звуки «р», и был убежден, что жизнь чудесна и ничем в ней не нужно пренебрегать.
Он чокался со стариком Роланом, а Жан подносил дамам по второй рюмке.
Госпожа Роземильи отказывалась, но капитан Босир, знавший ее покойного мужа, воскликнул:
— Смелее, смелее, сударыня, как говорится «bis rеpetita placent», а это значит: «Два вермута никогда не повредят». С тех пор как я больше не хожу в море, я каждый день перед обедом сам устраиваю себе небольшую качку. После кофе добавляю еще немного килевой, и к вечеру у меня волнение на море. Правда, до шторма я никогда не довожу, никогда, — боюсь крушения.
Ролан, поощряемый старым капитаном в своей страсти к мореплаванью, покатывался со смеху; от абсента лицо его раскраснелось, глаза помутнели. У него было толстое брюхо лавочника, как будто вместившее в себя все остальные части тела, дряблое брюхо, какое бывает у людей сидячего образа жизни; не оставалось уже ни бедер, ни груди, ни рук, ни шеи, словно на сиденье с гула нагромоздилась вся его туша.
Босир, напротив, несмотря на малый рост и толщину, был весь налитой и упругий, как мяч.
Госпожа Ролан только пригубила первую рюмку и, вся порозовев, блестящими от счастья глазами любовалась младшим сыном.
Теперь и он дал полную волю своей радости. Все было кончено и подписано, он уже владел рентой в двадцать тысяч франков. В его смехе, в самом голосе, ставшем более звучным, во взгляде на собеседницу, в его движениях, более свободных и отчетливых, уже чувствовалась самоуверенность, которую придают деньги.
Когда доложили, что обед подан и старик Ролан собрался было предложить руку г-же Роземильи, его супруга воскликнула:
— Нет, нет, отец, сегодня все для Жана.
