Каждую минуту думаю о тебе. Восклицательный знак. Можно два или три. Прости, был очень трудный день и никакой возможности уединиться за компьютером. Ты ведь меня понимаешь. Скобку, закрывающую поставь и многоточие.
— Скобку-то зачем?
— Улыбка получается! А если поставить двоеточие и скобку, то улыбка с глазками. Посмотри сбоку. Поняла? Это такие компьютерные приемы для оживляжа. Смайлики называются. Я тебя потом научу. Их много. Пишем дальше. И еще надо было срочно уладить договор с одним автором из Европы. А с Европой ведь общение только утром и ночью.
— Это понятно!
— Ты это пиши, чтобы ему тоже понятно было. Прости, что так долго не отвечала, хотя давно вошла дома в Сеть и прочла твои письма. Милый! Я чуть не плакала, но мне надо было покончить с этим договором — несколько раз гоняли его туда-сюда, пока смогла договориться с этим занудой. Милый!
— Уже было. Может, дорогой?
— Нет, милый лучше, чем дорогой. Пусть отложится у него в голове, что он милый. Милый! Какое счастье, что в апреле мы увидимся. Хельсинки! Благословляю этот город! И его пригороды, и отели с маленькими домиками. Камин, снег, медвежья шкура — как романтично…
— Опять скобку-улыбочку поставить?
— Нет. Поставь розу: «собака» от электронной почты, несколько дефисов, закрывающая фигурная скобка и еще дефисов побольше, чтобы стебель розы получился подлиннее.
— Здорово!
— Обожаю тебя! Я буквально чувствую, как твои руки ласкают меня, как твои губы — целуют… Многоточие. Целую тебя тысячу тысяч раз! Твои ласковые губы, твои дивные брови… Ой, ну не надо хмыкать! Не нравятся дивные, пусть будут выразительные. Мочки твоих ушей. Я касаюсь их языком и чуть- чуть покусываю. И кончиками пальцев играю на твоей широкой груди ноктюрн.
— Хм! Путаясь в волосах…
— Неужели он волосатый настолько?
— Нет, так редкие волоски, чуть-чуть. Просто очень смешно, если представить, как пальцы запутались в шерсти на мужской груди и не могут оттуда выбраться.
— Ничего смешного. Посерьезнее. Что он еще любит?
— Догадайся с трех раз. То же, что и все.
— Ф-ф-у-у… Нет! Это пока рано. Сейчас стадия прелюдии.
— Тогда так: я нежно покусываю твои сосочки и катаю в ладонях твои я… Ой! Нет! Очень пошло получается.
— Тогда после сосочков: и глажу твои волосы.
— Он не любит, когда гладят волосы!
— Значит, гладь спину, плечи.
— Сильную спину, крепкие плечи…
— Замечательно! Клади еще одну розу, желай спокойной ночи и отправляй! Тебе через пятнадцать минут надо выкатиться из дому! Забыла?
— Спасибо, Марта. Великолепно! Я вот что думаю. Да погоди ты, не перебивай. Сегодня он наверняка принесет домой свой компьютер и опять будет «работать» ночью. Ты ведь тоже долго не спишь? Я тебя очень хочу попросить. Попереписывайся с ним за меня. А? У тебя ведь все равно лучше получается.
— Ха! Поиграем в Сирано де Бержерака?
— Почему бы и нет? Ты же понимаешь, если я сегодня одновременно с ним буду сидеть за компьютером и ответы ему начнут приходить, а вчера не приходили, он ведь может запросто вычислить что к чему.
— Логично. Ты опять будешь гладить?
— Например. Лишь бы он видел, что мой компьютер выключен. Пожалуйста.
Глава 12, в которой я вызвала лифт
Из сумки очень не вовремя подал голос мобильный. Я его вытащила. Экранчик информировал: «Даниель».
— Ты где? — спросил он.
— Жду лифт. Похоже, немного опоздаю.
— Очень хорошо, что ты еще не вышла! Подожди меня у подъезда. Я уже близко от нашего дома.
Лифт приехал. Я вошла в кабину.
— Ты? Зачем?
— Что за глупые вопросы? Я решил после зубного не возвращаться на работу. Все равно никакого толку. Или, знаешь, чтобы мне не крутиться, дойди до перекрестка, я тебя возле обувного подхвачу.
— Может, ты съездишь без меня? Работы полно.
— Привет! Хочешь, чтобы на обратном пути я в аварию влетел после пыток этой садистки?
— А по-моему, она тебе вчера понравилась. Ты ей глазки строил, кокетничал.
— Не придумывай! Настоящая горгона Медуза. Жду тебя у обувного!
Дождя не было, но воздух переполняла влага. Тяжелая, городская, усиливающая уличные запахи. Лица и волосы прохожих блестели, будто по ним прошлись мокрой губкой. Блестели машины, стекла витрин, блестело все, что только могло блестеть, но та же самая сырость, висящая в воздухе, белесой дымкой смазывала все очертания и делала матовым блеск.
На перекрестке я перешла на противоположную сторону и, чтобы убить время, стала рассматривать букеты на пороге цветочного магазина по соседству от обувного.
Даниель подъехал почти сразу. Распахнул мне дверцу.
— Привет, любимая. Я так и думал, что тебе захочется цветов.
На переднем кресле лежала коробка с орхидеей.
Я уселась и взяла ее в руки. Он тронул машину с места, искоса поглядывая на меня.
— Спасибо, Даниель, очень красиво. Но ты же знаешь, что я люблю тюльпаны, и для них сейчас самое время. А к орхидеям я равнодушна. Они как будто искусственные. Но все равно очень приятно. Спасибо.
— Спасибо, спасибо, — с деланой обидой проворчал он. — А поцеловать? Или это заслуживают только тюльпаны?
Я наклонилась к нему и чмокнула в щеку.
— Так лучше?
— Ну ничего, сойдет. Хотя вон, смотри! Еще цветочный. Остановимся, тюльпаны купим?
— Чтобы они завяли, пока мы будем у врача?
— Ой. — Он вздохнул. — Не поймешь вас, женщин. То ей тюльпаны подавай, то не хочет, видите ли, завянут!
Воздух устал держать влагу: по капоту и ветровому стеклу забарабанили капли. Даниель включил «дворники». Они замотались метрономами туда-сюда.
— Черт, — сказала я. — А у меня нет зонта.
— Опять потеряла? — сочувственно спорил Даниель.
— Когда это я теряла зонты? Просто зонт всегда лежит в моей машине, я же не знала, что ты вдруг надумаешь…
— Ах-ах! — перебил он. — Как всегда, виноват я!
— Я этого не говорила!
— Ладно. Не переживай. Тоже мне проблема! Не хочешь тюльпаны, купим тебе зонт. Зонты не вянут! Где их продают?
— Ну обычно там же, где обувь, сумки. А у тебя ведь вроде был зонт? Я тебе и Тьерри совсем недавно дарила одинаковые, большие, черные. Я хорошо помню.
