встречу, стал меня торопить, мол, хватит, отдыхать пора. Я говорю — иди ложись, а мне хочется сделать еще одну страничку. Это быстро. До конца главы правда страница с небольшим оставалась. Но он не пошел в спальню, а вернулся на кухню и опять полез в компьютер. Потом в кухню спустился Тьерри, и они стали там довольно бурно шептаться. Причем я, видимо, сильно углубилась в «Герцогиню», потому что заметила, что он там уже вместе с Тьерри, только когда услышала их голоса.
— И о чем же они бурно шептались?
— Я подумала, что, скорее всего, по поводу бросившей его девушки, и не стала вмешиваться. Закончила эту главу, начала следующую. Потом Тьерри ушел к себе, а Даниель меня больше не торопит. Мол, работай-работай, я хочу еще покрутить этот договор, мелькнула, дескать, одна мыслишка. Я что, я не возражаю. Ясно же, решил еще разок навестить Вивьен. Сижу работаю. Потом он подходит ко мне, обнимает за плечи. Целует в ухо нежно-нежно и шепчет: «Половина второго, пчелка. Давно пора принимать душ». Ну и у нас все получилось просто замечательно! И ведь после каких жутких процедур с зубами. В юности, наверное, только так бывало, чтобы прямо вот-вот не мог на меня надышаться…
— Слушай, — Марта хмыкнула, — ты ведь рано встаешь, часов в восемь?
— В восемь Даниель уже уходит, а Тьерри — в половине восьмого. Я встаю в шесть.
— Но, если работать до половины второго, спать-то когда?
— Марта, но ведь сегодня же суббота!
— Точно… Это мой на своем канале без выходных…
— И в субботу мне нужно только проводить Тьерри, а потом я могу спать сколько угодно.
— Бедолага, как же ты сегодня встала в шесть, — сочувственно сказала Марта. — Да после приключений в душе…
— С полузакрытыми глазами. Просто усилием воли вынесла себя на кухню! Только весь мой сон как рукой сняло, когда я увидела, что Тьерри поливает на террасе свой сад. В жизни такого не бывало, чтобы он поднялся раньше меня! Вечно бегаю вверх-вниз по лестнице: «Вставай, сынок! Вставай! А то опоздаешь»!
— Избаловала ты его.
— Зато ласковый. Всем делится.
Глава 18, в которой Тьерри
Я вышла к нему на террасу. В старом бордовом свитере, еще не успевший побриться, с большой полупрозрачной пластиковой лейкой в руках, среди зелени на фоне утреннего серебристо-сиреневато-серого Парижа он выглядел довольно живописно. Но лицо будто осунулось, под усталыми глазами — черные круги.
— Привет, ма!
— Привет. Охота тебе?
Я еще больше взлохматила его волосы. Они были точно такие же, как у отца, — темные, густые, волнистые и очень приятные, как тяжелый шелк. Разрез глаз, нос, овал лица, фигура — все тоже отцовское. И уже давно я порой путаю их голоса по телефону.
Он улыбнулся моими губами — рот и цвет глаз единственное, что у него есть от меня, — перехватил мою руку и поцеловал запястье — абсолютно отцовские жесты.
— Ма, но они ведь живые. Надо каждый день поливать. Посмотри, как я рассадил твои тюльпаны.
— Здорово! Очень красиво. Только что-то я не припомню, чтобы ты вчера поливал.
— Но мы же накануне вечером все сажали и полили сильно. Бабушка сказала, что утром не нужно, а то болото будет.
— Ну раз бабушка сказала!
— Ма, шла бы ты в дом. Холодно еще, простудишься. Я все-таки в свитере.
Я внимательно посмотрела на него и сказала:
— Не нравишься ты мне. Ты хоть сегодня спал? Или до рассвета читал Бодлера?
— Ха! Вчера — папа, сегодня — ты, чем вам Бодлер не угодил? — Он поставил лейку, обнял меня за плечи — снова отцовский жест — и повел в дом. — С вами, пожалуй, уснешь. Резвятся, как Ромео с Джульеттой!
Я вздрогнула и отстранилась.
— Так слышно было?
Он быстро нагнулся и чмокнул меня в висок.
— Ма, ну извини! Ну вырвалось… ну… ну мы все взрослые люди! Может, я вам завидую… — И отвел глаза.
Я шагнула к ближайшему стулу у обеденного стола и села. Он опустился рядом со мной прямо на пол и, снизу вверх заглядывая мне в лицо, заговорил:
— Ма, ты не обижайся! Я вас совсем не осуждаю! Я просто не думал, что ты с ним… вы с ним до сих пор, ну… в общем… — Он развел руками. — Я же знаю, ну и ты знаешь, что у него там, в общем… другие женщины! И потом, раньше в комнате, которая между вашей спальней и моей, жила Сесиль. Музыка у нее, у меня… Ну у меня, чтобы не слушать ее попсу… Два года она не живет с нами, комната же пустая, а я музыку не очень…
— То есть все так слышно?!
— Ма. — Он вздохнул. — Слышно, когда ночью шумит вода в вашей ванной. И не надо большого ума, чтобы понять, почему она шумит среди ночи. По нескольку раз. Ма, ну не обижайся. Ну что ты молчишь?
— Голоса в ванной тоже слышно?
— Еще как… — Он уставился в пол.
— В конце концов, мог бы давно мне сказать, что вода ночью тебе мешает.
Тьерри резко вскинул голову и округлил глаза.
— Ма! Да не мешала она мне никогда! Просто, когда Сесиль вышла замуж и мне стало регулярно слышно вашу воду, я даже и не сразу-то сообразил… Потом, конечно, забавно было, даже скорее удивительно, что мама с папой…
— По-твоему, мы уже для этого слишком старые? Или что я знаю, что у него есть другие женщины, но все равно…
— Ма! Мама! — Он схватил меня за руки. — Все! Хватит. Пожалуйста. Проехали эту тему. Вставай. Давай, будем готовить завтрак и поговорим про Бодлера.
— Про Бодлера?
— Да, пока не проснулся отец. Я пока не готов обсуждать это с ним. Сам еще до конца не решил.
Он рывком вскочил с пола, прошелся по кухне, открыл холодильник и, заглядывая в него, сообщил:
— Не могу я больше заниматься этой культурологией. Тошнит. И перспектив никаких. Мертвечина все это.
Я тоже подошла к холодильнику, улыбаясь, сказала:
— Это ты точно Бодлера начитался! — и начала вынимать продукты.
— Ма, а ты сама когда читала его в последний раз? Молчишь? Забыла? Вспомни, пожалуйста.
Я захлопнула дверцу холодильника.
— В последний? Когда сдавала французскую литературу девятнадцатого века, читала точно. Потом, правда, не помню.
— Взяла томик его стихов и читала в оригинале?
— Естественно, в оригинале, он по-французски писал все-таки.
— Я не про язык. Я о том, что ты читала все стихотворения целиком, по книжке? По его книжке.
— А как же еще?
— Я тоже много всяких литератур сдавал. Но никогда никого не читал в оригинале. Прозу — в
