радугой, и облаками, и цветами, и не знаю еще чем, что уносило, растворяло, обжигало и обнимало прохладой. Я чувствовала, как соединяюсь, растворяясь в нем, исчезаю сама или исчезает весь мир. Я даже открывала глаза, но в этой кромешной темноте действительно не существовало ничего, кроме нашего дыхания и потока счастья, который уносил нас в неведомые таинственные галактики или превращал в одну из них, а вся вселенная существовала и летела только ради нас, заботливо укутывая бархатной темнотой, чтобы никто не посягнул украсть ни одной искорки принадлежащего только нам небесного света.
Мы заснули или исчезли в бескрайней вселенной счастья, не размыкая ни губ, ни рук, не осознавая ни жизни, ни смерти, словно наша единая душа на самом деле взлетела, милостиво давая отдых нашим беспомощным телам, так и не сумевшим подобно душам, остаться единым целым.
Глава 22, в которой Леон проснулся
Леон проснулся, оттого что где-то пропел петух, а может быть, он проснулся раньше, но только незатейливое “ку-ка-ре-ку” вернуло его к действительности. Сквозь щели сарая пробивались тугие солнечные лучи, в них танцевали почти невесомые пылинки, а неизвестно откуда взявшийся котенок старательно охотился за своим хвостом. Совсем рядом вякнула овца, подала голос корова. В дверь сарая заглянул важный индюк.
Сельская идиллия, с улыбкой подумал Леон, осторожно поворачивая голову, боясь потревожить Катрин, спящую на его уже основательно затекшей руке. Он всматривался в ее лицо и чувствовал прилив невероятной нежности к родинке на щеке, к складочке на лбу, к сеточке морщин на голубоватой коже под глазами, к полуоткрытым губам, к разметавшимся легким волосам с запутавшимися в них стебельками травы. Она лежала такая беззащитная, такая слабая, так доверчиво прижималась к его плечу… Дотянуться бы до одежды, вон, мурашки по коже пошли. Маленькая моя замерзшая королева.
Леон все-таки умудрился достать ее цветастое платье, и вдруг рядом с ним оказалась какая-то свернутая бумажка. Откуда бы ей взяться? Он осторожно прикрыл одеждой спину Катрин и подтолкнул к себе этот листок, но, или слишком много двигался, или она сама уже давно проснулась и так же, как и он, медленно возвращалась на бренную землю, его королева заворочалась, не открывая глаз, прошептала:
— Леон! — и потянулась к его лицу.
— Катрин! — тоже прошептал он и поцеловал ее губы.
— Где мы? — Она с изумлением оглядывала сарай и показалась Леону еще более трогательной с чуть припухшими от сна глазами и прилипшими к плечам травинками.
— На этом свете, моя королева, как вы отдохнули? Она мягко улыбнулась и снова быстро поцеловала его.
— Я опять потеряла очки, и все опять как в тумане.
— Главное, вассалы королевы на месте, и похоже, — он протянул ей бумажку, — кто-то прислал моей королеве стихи.
— Вы… ты уже их прочитал? — спросила она с неожиданной для Леона интонацией.
— Нет. — Он даже растерялся, он никак не ожидал, что это действительно могут быть стихи.
— Читай, я ничего не хочу от тебя скрывать. Я наследница того, о чем говорится в этом завещании, и приехала сюда, чтобы окончательно убедиться в нереальности всего этого бреда, — удивительно серьезно сказала она и, смутившись, добавила: — Мне и сейчас кажется, что и ты, и то, что с нами происходит, всего лишь сон, мечта… Когда я по-настоящему проснусь, тебя не будет рядом…
— В таком случае, моя королева, я просто не советовал бы вам просыпаться, хотя я более чем реален, можете даже укусить меня.
Она смущенно отвела глаза, и Леона опять затопила волна нежности к этой трогательной открытой маленькой женщине.
Глава 23, в которой мы лежали на сене
Мы лежали на сене в каком-то сарае практически голые, если не считать наброшенного на меня платья, в компании добродушных домашних животных, а Леон, обнимая меня одной рукой, держал в другой листок с несуразными, мало понятными стихами и читал. Однако, произнесенные его неповторимым голосом, слова таинственно оживали, приобретая достоинство и значимость. Но неожиданно на строчке: “На правом берегу Туэ, близ Пуату с Анжу”, Леон вдруг развеселился, но дочитал тестамент до конца, поцеловал меня, потянулся, еще раз повторил:
— Где Шер горделиво……….. воды несет, На бреге лесистом мой замок встает, И вниз пять ступеней спуститься зовут, И верного стража увидишь ты тут.
И заметил, что в данном случае верным стражем является именно он сам, потому что “он скажет, где стража второго следы”, выловив меня “у кромки воды”.
— Вставайте, моя королева, по-моему, я знаю, где вас ждет ваш маленький медный вассал. — Он протянул мне руку.
— Леон, ты что, правда, веришь в эти небылицы?
— Как и в вас, ваше королевское величество. Прикажите вашему вассалу как можно скорее отправляться в замок. — И добавил уже без своей обычной шутливой куртуазности: — Тем более что уже совсем светло, папаша Пешо с минуты на минуту придет кормить скотину. А вот и волшебные стекла моей королевы. — И выудил из сена мои очки, чудесным образом не пострадавшие во время наших межгалактических перелетов.
Но я сунула их в карман платья: пусть весь мир как в тумане, со мной Леон, он не даст мне споткнуться и заблудиться, а его я вижу, даже закрыв глаза. Я крепко взяла Леона за руку, и мы уже почти благополучно покинули гостеприимный приют папаши Пешо, как у самой калитки я чуть не наступила на лежебоку Трюфо. Пес встряхнулся и торопливо залаял, как бы извиняясь за свою нерасторопность, что вот проспал, хотя по должности ему это вовсе не полагается.
— Дремучий ты зверь, — сказал Леон и похлопал собаку по упитанному мохнатому боку.
Польщенный лаской пес потрусил за нами, остановился лишь в нескольких шагах от галереи-моста над Шером и внимательно смотрел нам вслед, задумчиво махая хвостом.
Глава 24, в которой живет и дышит утренний мир
За окнами галереи жил и дышал просыпающийся утренний мир. Остатки ночного тумана покачивались над рекой, деревья тоже покачивали листьями, приводя в порядок свои прически гребнем парикмахера- ветерка, парк-ковер расправлял лепестки цветов навстречу лучам солнца, которое сквозь перья облаков окрашивало в нежные тона весь ландшафт. Мы шли по гулкой и еще по-ночному прохладной галерее, и мне снова казалось, что она заботливо отгораживает нас от остального мира, помогая сохранять нашу единую душу. Леон молчал, а мне очень хотелось сказать, что я благодарна ему, люблю его, хочу не расставаться с ним никогда. Но это было бы слишком глупо, слишком примитивно, я понимала, что слова не смогут выразить моих чувств, а только нарушат золотое молчание этого утра.
— Значит, “пять ступеней спуститься зовут”, — вдруг произнес Леон. — Это и есть перевод той утраченной латинской рукописи, о которой говорил мэтр-дуэнья? Кем, кстати, приходится моей королеве этот Гийом Зигрено?
Имя Зигрено резануло мой слух. Неужели, пока я наслаждалась радостью бытия, мой вассал напряженно размышлял о сомнительной поэме и о моем спутнике?
— Рукопись вовсе не утрачена, она у меня дома в ларце. А как ты догадался, что она написана на
