зрителей добрую часть того, что именуют высшим парижским светом. Дамы были тронуты безупречными манерами и прелестным невинным видом Амелии, пылко ревнуя к ее элегантному рослому мужу, столь неотразимому в парадном мундире Ее Величества Императрицы Евгении гвардейского полка. Мужчины, в свою очередь, обмениваясь многозначительными взглядами, рисовали себе то блаженство, которое, вне сомнения, будет вкушать известный всей столице ловелас, посвящая это прелестное дитя в те таинства чувственной любви, знание которых он имел возможность неоднократно продемонстрировать.
Всем бросилась в глаза излишняя для счастливой жены серьезность молоденькой Сен-Фар, однако после того, как в кругу приглашенных в салон мадам Дюранси гостей она улыбнулась своему только что обретенному супругу, впечатление это стерлось. Влажный блеск в глазах Амелии мог с таким же успехом сойти за выражение упоительной влюбленности. А так как ее неудачный роман с юным де Лувэ не получил огласки, то все в конце концов склонились к тому, чтобы увидеть в этом необычном союзе брак по любви. Когда вечером полковник прощался с мадам Дюранси – уже было решено, что юная чета отъедет вечерним экспрессом в направлении Ривьеры, а оттуда отправится на Капри и в Мессину, – мадам изучала своего вчерашнего любовника со странным выражением.
– Мысль о вашей сегодняшней ночи лишит меня сна, – сказала она с улыбкой.
Полковник скривил лицо в издевательской гримасе.
– Могу вас успокоить, дражайшая! Я не столь глуп, и я не варвар, каким вы меня, кажется, полагаете.
– Как? Не хотите ли вы сказать, что не воспользуетесь правом, которого столь нетерпеливо добивались? – спросила мадам, высоко подняв брови.
– Вы забываете, моя милейшая Александрина, что только на мягком солнце терпения вызревают до полной сладости плоды самых изысканных наслаждений.
В глазах мадам сверкнула гневная искра.
– Вы рассуждаете как юный мечтатель, друг мой! И что, собственно, вообще есть в этой молоденькой дурочке, если даже таких здравомыслящих мужчин она превращает в болванов!
Полковник изучал свою прекрасную любовницу с издевательской улыбкой.
– Эта молоденькая дурочка – моя жена, если вам угодно будет вспомнить, – сказал он галантно.
– Неужели, месье? Столько рыцарства – и все ради оправдания глупости, в которой вы очень скоро сможете раскаяться, – вызывающе бросила мадам.
Полковник схватил ее за руку и прижал к ней свои губы.
– Льщу себя мыслью, что только ревность побудила вас произнести эти слова, мой милый друг, – сказал он любезно и прежде, чем мадам нашла хотя бы слово возражения, откланялся ей самым элегантным образом.
Александрина горящими глазами смотрела вслед.
– Проклятый дурак! – бормотала она, задыхаясь от слез, а руки ее мяли и рвали на части надушенный кружевной платочек, которым она вытирала бисеринки пота со лба.
Когда позднее Амелия вспомнит о своем медовом месяце, она не найдет причин гневаться на судьбу, вручившую ей вместо пылающего любовью юноши опытного супруга, виртуозно овладевшего вскоре сложной клавиатурой ее чувств. В силу своей неопытности эту виртуозность она и приняла за подлинную любовь. Она не была бы самою собою, если бы не впала в трагическое заблуждение относительно человека, которому доверила столь широкие права над собой. Не умея в силу недостатка жизненного опыта отличить чувственную страсть, которую без сомнения питал к ней полковник, от жаркого огня любви, вскоре охватившего ее, она полагала, что его горячие объятья, те тысячи нюансов страсти, которым он обучал ее, – лучшие свидетельства его любви к ней.
Ее от природы нежное сердце не могло в конечном итоге не отозваться на эти более чем убедительные свидетельства его чувства – как она их понимала – столь же убедительным образом. И полковник, для которого окончательное завоевание Амелии стало одним из самых захватывающих эпизодов его далеко не бедной приключениями жизни, был самым изысканным образом вознагражден за ту воздержанность, которую он сумел столь долго проявлять в отношении Амелии. К немалому своему удивлению он открыл в нежной девушке, по странной прихоти избранной им в жены, незаурядный чувственный темперамент. Еще спустя несколько недель он будет возвращаться мыслями к свадебной ночи, когда им и было сделано это ошеломившее его открытие. На эту ночь он решился лишь через несколько дней после своей свадьбы. А до того посредством прямого насилия над своими чувствами удерживал себя от того, чтобы немедленно употребить право, скорая апелляция к которому казалась ему верхом неблагоразумия ввиду неопытности Амелии.
Шарль де Ровер и на этот раз подтвердил свою славу покорителя женщин. Он осыпал Амелию, готовую к несравненно худшему, своими нежностями, которые, однако, обрывались всякий раз на том месте, где они начинали пугать ее. И пока он в полном блеске демонстрировал свои достоинства очаровательного и непосредственного собеседника, ему удавалось как бы походя возбуждать Амелию намеками на свою страсть, так что она, ранее не сталкивавшаяся с чем-либо подобным, с нетерпением начинала ждать повтора этих намеков.
Его губы ласкали ее, они обжигали ее глаза, горло, ее дрожащие груди; ее соски возбужденно набухали под волнующим прикосновением его беспокойного языка. Его руки проникали в самые сокровенные уголки ее тела, но он никогда не забывался настолько, чтобы испугать ее неосторожным проявлением того влечения, которое жарко опаляло его тело и непереносимо сладостной болью пробегало вдоль бедер. Его почти нечеловеческое самообладание делало для него возможным в любой миг от интимных ласк перейти к галантному общению на расстоянии, которое лишь содействовало тому, что взбудораженная чувственность Амелии изнывала и требовала продолжения того жара, которым он ее опалил.
Полковник, чутко наблюдавший любое движение и слово своей юной жены, все еще невинной после почти недели их брака, с восторгом отмечал каждое новое проявление ее растущей влюбленности. Наконец, напряжение Амелии достигло предела. И сладостный плод, столь пылко влекущий к себе полковника, упал в его руки. После недели страстного томления он, придя поздним вечером домой, обнаружил Амелию, ожидающую его с лихорадочным блеском в глазах и выражением решительности на лице. Де Ровер понял, что дождался своего часа.
