дюймов. «Сделай так, как сделал я, – говорил ему Кюрваль, – потряси мальчишку на своем члене, ороси свою головку его спермой». Но Герцог нашел более занятным использовать сразу двоих. Он просит своего брата приладить ему туда Огюстин; ее прилепляют ягодицами к ляжкам Зефира, и Герцог, приобретая, так сказать, одновременно девочку и мальчика, чтобы еще больше распалить свою похоть, бьет членом Зефира о прелестные круглые и белые ягодицы Огюстин и заливает их молодой детской спермой, которая, как это можно хорошо себе вообразить, от возбуждения из-за такой прелестной вещи, истекает обильно и без промедления. Кюрваль, которому явно по душе этот случай, видя прикрытый зад Герцога, зияющий на благо члена, как и все жопы грубых распутников в минуты, когда напрягается собственный член, – подошел, чтобы вернуть ему то, что сам получил третьего дня, и дорогой Герцог, не успев как следует ощутить сладострастные толчки этой интромиссии, как его сперма, вырвавшаяся почти одновременно со спермой Зефира, залила с пила края храма, колонны которого орошал Зефир. Но Кюрваль, ничуть не кончив и вытащив из зада Герцога свое гордое и нервное орудие, уже угрожал Епископу, который также тер свой член промеж ляжек Житона, уготовив ему участь, которую только что на себе испытал Герцог. Епископ принимает его вызов, и завязывается бой; Епископ оседлан сзади и вот-вот прольет в упоении между ляжек мальчика, которого он ласкает, распутную сперму, вызванную сладострастием. Однако Дюрсе, добровольный зритель, имея подле себя лишь Эбе и дуэнью, хотя и был мертвецки пьян, не терял времени и тихо предавался развратным действиям, которые мы пока что должны держать в тайне. Наконец, наступил покой, все заснули, а когда в шесть часов наши актеры были разбужены, они отправились предаваться новым наслаждениям, которые готовила для них госпожа Дюкло. В тот вечер все катрены сменили пол: все девочки были наряжены матросами, а мальчики – гризетками. Это было восхитительное зрелище; ничто не может так распалить похоть, как этот маленький сладострастный обмен: люди любят находить в маленьком мальчике то, что делает его похожим на девочку, а девочка кажется гораздо более интересной, когда заимствует, чтобы понравиться, тот пол, который хотят, чтобы она имела. В тот день у каждого на диване была его жена; все хвалили друг друга за такой религиозный порядок, и когда приготовились слушать, Дюкло продолжила свои развратные истории:
«У мадам Герэн была девица лет тридцати, немного полноватая, но особенно белокожая и свежая. Ее называли Авророй; у нее был прелестный рот, прекрасные зубы и сладострастный язык; кто бы мог подумать, что, то ли из-за недостатка воспитания, то ли по причине слабости желудка, этот восхитительный рот имел несчастие извергать каждый миг ужасное количество зловонного духа; когда она пересдала, порой в течение часа без остановки рыгала да так, что могла бы заставить крутиться мельницу. Но, верно говорят, что не существует недостатка, на который не найдется любителя; красивая девица именно по этой причине имела одного из самых страстных поклонников. Это был мудрый и серьезный ученый, доктор из Сорбонны, который, устав понапрасну доказывать существование Бога в школе, порой приходил в бордель – самолично убедиться в существовании его творения. Он предупреждал о визите заранее, и в этот день Аврора наедалась до отвала. Заинтересовавшись этим благочестивым свиданием, я припала к отверстию; вот мои любовники оказываются вместе, и после скольких предварительных ласк, я вижу, как наш ритор нежно усаживает свою дорогую подругу на стул, садится напротив и, вложив ей в руки свои реликвии, пребывающие в самом плачевном состоянии, говорит: «Действуйте, действуйте же, моя красная крошка: вы знаете средства, чтобы вывести меня из этого состояния апатии; возьмите же их поскорее, умоляю вас, я так тороплюсь насладиться». Аврора одной рукой берется за вялое орудие доктора, а другой хватает его голову и припадает к ней своим ртом; и вот уже она выдыхает ему прямо в рот около шестидесяти отрыжек одну за другой. Невозможно описать экстаз служителя Бога. Он был на небесах, он вдыхал, глотал все, что посылалось ему; казалось, он придет в отчаяние, если потеряет хотя бы одно легкое дыхание; тем временем его руки шарили по груди и нижним юбкам моей товарки. Но эти прикосновения были лишь мимолетными; единственным и главным объектом был рот, который он осыпал вдохами. Наконец, его инструмент, раздутый от сладострастных ласк, которые он испытывал от этой церемонии, разряжается в руку моей товарки, и он удаляется, говоря, что никогда в жизни не знал такого наслаждения.
Один еще более странный человек некоторое время спустя потребовал от меня совершить нечто особенное, о чем никак нельзя умолчать. Госпожа Герэн в тот день заставила меня есть силой также обильно, как несколькими днями раньше за обедом ела моя подруга. Она позаботилась о том, чтобы мне подали то, что, как она знала, нравилось мне больше всего на свете, и, предупредив меня, когда я выходила из-за стола, обо всем, что было необходимо делать с тем старым развратником, с которым собиралась меня свести, заставила проглотить три рвотных порошка, растворенных в стакане теплой воды. Распутник приходит: это был завсегдатай борделя, которого я уже много раз видела у нас, не слишком интересуясь, зачем он приходил. Он обнимает меня, засовывает грязный и отвратительный язык мне в рот, который вот- вот ответит рвотным действием на это зловоние. Видя, как спазм скручивает мне желудок, он приходит в экстаз: «Смелее, крошка, смелее, – кричит он. – Я не упущу ни одной капли этого». Заранее предупрежденная о том, что надо было делать, я усаживаю его на канапе и наклоняю его голову на самый край. Его ляжки разведены; я расстегиваю ему штаны, достаю оттуда короткий и вялый инструмент, который не предвещает никакой эрекции, трясу его; он открывает рот. Напрягая его член и принимая при этим прикосновения его похотливых рук, шарящих по моим ягодицам, я извергаю ему в рот, под действием рвотного порошка, весь непереваренный желудком обед. Наш герой – на небесах, он впадает в экстаз, он глотает, он сам ищет на моих губах нечистое извержение, которое опьяняет его, он не теряет ни одной капли, а когда решает, что действие скоро прекратится, Снова вызывает его, щекоча мне рот своим языком; его член, который, судя по всему, распаляется лишь от подобных гнусностей, раздувается, встает и оставляет, плача, под моими пальцами несомненное доказательство того, какое впечатление производит на него эта грязь.»
«Ах! Черт подери, – говорит Кюрваль, – какая прелестная Страсть! Можно было бы сделать ее более утонченной?» – «Но Как?» – спрашивает Дюрсе прерывающимся похотливыми вздохами голосом. – «Как? – говорит Кюрваль. – Да, черт возьми, путем выбора девиц и блюд.» «Девицы… А я понял, ты хотел бы иметь там какую-нибудь вроде Фаншон…» – «Ну да, конечно.» – «А какие блюда?» – продолжал расспрашивать Дюрсе, которому Аделаида терла пушку. – «Какие блюда? – переспросил Председатель. – Да, три тысячи чертей,
«Поскольку господам так нравятся эти шалости, – сказала наша рассказчица, – мне досадно, что они на миг пока еще не сдержали своего воодушевления, которое было бы куда сильное мне кажется, после того, что я должна еще рассказать вам сегодня вечером. То, чего, как предполагал господин Председатель, недоставало для того, чтобы усовершенствовать страсть, о которой я только что рассказала, слово в слово имелось в причуде, которая должна была за ней последовать. Мне досадно, что он не дал мне времени закончить. Старый Председатель де Сакланж представляет собой именно те особенности, которых, судя по
