самых недр моего маленького влагалища. Она то и дело отрывалась от своего занятия и, приподняв голову, любовалась тем, как меня сотрясают не менее сильные приступы наслаждения.
– О, прекрасное создание! – бормотала лесбиянка. – О, великий Боже, есть ли где-нибудь еще такое страстное дитя! Давай, давай, Эвфрозина, ласкай меня сильнее, моя любовь, я хочу выпить ее всю, без остатка! – Мгновение спустя она добавила: – Ты ведь тоже должна получить свою долю, Эвфрозина. Но как мне вознаградить тебя за ту радость, что ты мне дала? Одну минуту, ангелочки мои, сейчас я буду ласкать вас обеих одновременно.
Она положила нас бок о бок на кровать, и по ее знаку мы руками принялись возбуждать друг друга. Вначале язык Дельбены проник глубоко во влагалище Эвфрозины, а ее пальцы нежно и часто массировали нам обеим задний проход, потом она оторвалась от моей подруги и впилась в мою куночку. Таким образом, мы с Эвфрозиной, получая три удовольствия одновременно, вместе дошли до кульминации и разрядились мощно и ликующе, как мушкеты. После короткой паузы неутомимая наставница перевернула нас, и мы предоставили в ее распоряжение свои ягодицы; она впивалась поочередно то в задний проход Эвфрозины, то в мой и сладострастно причмокивала. При этом она успевала бормотать восторженные слова и покрывать поцелуями наши ягодицы, и в конце концов мы едва не потеряли сознание от восторга. Получив удовольствие, Дельбена повалилась рядом
– Теперь делайте со мной то, что я делала с вами. Ласкайте меня, ласкайте скорее! Я буду лежать в твоих объятиях, Жюльетта, и целовать тебя, наши губы сольются, наши языки сплетутся. Мы высосем друг друга до самого дна. В мое влагалище ты вставишь вот этот прекрасный инструмент, – добавила она, подавая мне упругий искусственный мужской орган, – а ты, Эвфрозина, займись моей попочкой и вставь туда вот эту тонкую трубочку, ведь сзади у меня очень маленькая дырочка, и ей не нужен такой большой аппарат… Но это еще не все, голубка моя, – обратилась она ко мне, целуя меня в губы с необычайной силой, – ты ведь не оставишь без внимания мой клитор? Именно в нем средоточие женского наслаждения: ласкай, массируй, разотри его в порошок, если хочешь, впивайся в него ногтями и не бойся, я очень вынослива, черт меня побери! Я изнемогаю и хочу получить все сполна, я хочу раствориться в оргазме, хочу стать одним сплошным оргазмом и, если смогу, хочу кончить двадцать раз подряд. Приступайте же!
О, Господи, как раскованно и как вдохновенно действовали мы и отплатили ей той бесценной монетой, какую она заслуживала! Не знаю, в силах ли человеческое воображение изобрести более страстные способы удовлетворить женщину, да и вряд ли существует на. свете женщина, которая отдавалась бы этому занятию с таким неистовством. Наконец, наши усилия увенчались успехом.
– Ангел мой, – так обратилось ко мне это прелестное создание, – я хотела бы выразить тебе все свое восхищение, но у меня нет слов. Ты настоящая находка, и отныне я предлагаю тебе делить с нами удовольствия, и ты убедишься, что у нас нет в них недостатка, причем самых пикантных, невзирая на то, что мужская компания, вообще говоря, нам недоступна. Спроси у Эвфрозины, довольна ли она мною?
– Вы любовь и радость моя, и пусть за меня ответят мои поцелуи, – растроганно откликнулась наша юная партнерша, прильнув к груди Дельбены. – Только вам я обязана тем, что познала и самое себя и смысл своего существования. Вы воспитали мой ум, вы вытащили его из тьмы, в которую его повергли детские предрассудки. Только благодаря вам я поняла, что значит жить на свете. Как ты будешь счастлива, Жюльетта, если безоглядно вручишь свою судьбу в ее руки!
– Да, – заметила мадам Дельбена, – я сгораю от желания поскорее приступить к ее воспитанию. Я уже сказала, что хочу очистить ее душу от всех мерзких религиозных глупостей, которые делают жизнь несчастливой; я хочу вернуть ее Природе и показать ей, что все бредни, которыми забита ее головка и которые сковывают ее желания, достойны только презрения. А теперь давайте обедать, девочки мои, нам надо восстановить силы после столь обильных излияний.
Изысканные яства, которыми мы, утомленные и по-прежнему обнаженные, насладились за богато накрытым столом, быстро взбодрили нас, и скоро мы были готовы повторить все с самого начала. Мы снова начали ласкать друг друга и предаваться самым изощренным излишествам похоти. Мы испробовали тысячу разнообразных поз, непрерывно меняясь местами и ролями: становились поочередно то нежными самцами и покорными самками, то – уже через минуту – властными самцами и, обманывая таким образом Природу, весь божий день мы заставляли нашу снисходительную матерь с улыбкой взирать на все наши страсти – невинные нарушения ее законов.
Прошел месяц. Эвфрозина, закалив как следует свою душу распутством, оставила монастырь, заехала проститься со своей семьей и отправилась осуществлять на практике усвоенные уроки безудержного либертинажа и узаконенного разврата. Как-то раз, позже, она нанесла нам визит; она рассказала о своей жизни, и мы, будучи развращены до крайности, не нашли ничего дурного в ее образе жизни, не выразили ни малейшего сожаления и, в качестве последнего напутствия, пожелали ей дальнейших успехов на выбранном пути.
– Должна признать, что она делает успехи, – сказала, обращаясь ко мне, мадам Дельбена. – Сотни раз у меня возникало искушение сделать то же самое, и, конечно, я сделала бы это, будь мои чувства к мужчинам достаточно сильны, чтобы одолеть мою необычайную слабость к женщинам. Однако, милая Жюльетта, решив мою участь и на всю жизнь выбрав для меня эту обитель, небо любезно одарило меня весьма скромными желаниями к иным удовольствиям, кроме тех, которые в изобилии предлагает это святое место: удовольствия, которые могут доставлять друг другу женщины, настолько восхитительны, что о других я и не мечтаю. Тем не менее я признаю, что кто-то может интересоваться и мужчинами, для меня не является тайной, что кто-то может из кожи лезть, чтобы покорить их, в конце концов, все, – что связано с либертинажем, мне по душе… Мои фантазии уносят меня очень далеко. И кто знает, может быть, я выходила за такие пределы, которые трудно себе представить простым смертным; может быть, меня одолевали такие желания, которые удовлетворить просто невозможно?
Основной принцип моей философии, Жюльетта, – продолжала мадам Дельбена, которая после потери Эвфрозины все больше и больше привязывалась ко мне, – это презрение к общественному мнению. Ты представить себе не можешь, дорогая моя, до какой степени мне наплевать на то, что обо мне говорят. В самом деле, каким образом мнение невежд может повлиять на наше счастье? Только наша сверхделикатная чувствительность заставляет нас порой зависеть от него, но если, по зрелому размышлению, мы сумеем подавить в себе эти чувства и достичь той стадии, где абсолютно не зависим от этого мнения даже в самых интимных вещах, тогда, и только тогда, хорошее или плохое отношение к нам окружающих становится для нас в высшей степени безразличным. Только мы сами определяем критерии нашего личного счастья, только нам решать, счастливы мы или несчастливы – все зависит лишь от нашей совести и, возможно в еще большей мере, от нашей жизненной позиции, ибо только она служит краеугольным камнем нашей совести и наших устремлений. Дело в том, – продолжала моя высокообразованная собеседница, – что человеческая совесть не всегда и не везде одинакова, почти всегда она есть прямое следствие образа жизни данного общества, данного климата и географии. Например, поступки, которые китайцы ни в коем случае не считают недопустимыми, заставляют нас содрогаться от ужаса здесь, во Франции. Следовательно, если это самое непостоянное понятие, зависящее лишь от широты и долготы, способно извинить и оправдать любую крайность, тогда только истинная мудрость должна помочь нам занять разумную среднюю позицию между экстравагантностью и химерами и выработать в себе кодекс поведения, который и будет отвечать как нашим потребностям и наклонностям, данным нам Природой, так и законам страны, где нам выпало жить. И вот, исходя из собственного образа жизни, мы должны выработать свое понятие совести. Поэтому, чем скорее
