слушать мой рассказ, надеюсь, искренность моя поможет вам отличить правду от лжи.
Предложив маркизе сесть, прелат внимательно и доброжелательно выслушал ее. Не намереваясь ничего скрывать, Эфразия все же приписала свое опрометчивое бегство с Вильфраншем ложным слухам о своем супруге, которые неожиданно стали распространяться в Бокэре. О задержании беглецов Дешаном было рассказано без утайки, а когда речь зашла о приписанной ей склонности к Дешану и о письме, где она лично подтверждала эту склонность, она отрицала все так энергично, как может делать только тот, кто не повинен в приписанных ему проступках.
Прелат, чистосердечный и доверчивый, какими обычно бывают истинные отцы Церкви, внимательно выслушал ее, а затем сказал:
— Сударыня, ваше лицо не умеет лгать, и полагаю, вряд ли бы сумело, даже если бы вы попытались его заставить. Однако, принимая во внимание показания тех, кто вас сюда доставил, я не могу взять на себя ответственность немедленно отправить вас домой, не получив дополнительных указаний соответствующих властей. А потому, ради вашего же блага, прошу вас согласиться отправиться пока в местный монастырь урсулинок, где с вами будут обращаться в соответствии с вашим титулом и рангом. Когда же вы прибудете на место, мы с вами, каждый со своей стороны, напишем маркизу де Ганжу, и я торжественно вам обещаю сделать все, что потребует от меня ваш супруг.
Не имея оснований оспаривать столь разумное решение, Эфразия поблагодарила монсеньо-ра и в сопровождении старшего викария была незамедлительно препровождена в указанный
монастырь, откуда она немедленно написала мужу. Вот это письмо:
«По повелению монсеньора епископа Монпе-лье я пребываю в тамошнем монастыре урсулинок. Ах, сколько событий произошло с тех пор, как мы с вами расстались! Как только вы получите это письмо, поспешите ко мне, но, прежде чем отправиться в монастырь, побывайте у епископа: он один может дать разрешение на посещение. Любите, как и прежде, вашу Эфразию, ибо она с уверенностью может сказать, что по-прежнему достойна вас, равно как и вы всегда будете достойны ее любви. Вы могли посчитать меня виновной. Но ведь и вы виновны в моих глазах! Так торопитесь же, нам надо объясниться, это необходимо для нашего счастья». Не станем описывать чувства Альфонса во время чтения этого письма.
— Ах, мой ангел, — воскликнул он, — ты любишь меня! Я буду обожать тебя всю жизнь! Уверен, ты виновна не более, чем я! Так поспешим же убедить друг друга в нашей невиновности...
И, не тратя времени на сборы, маркиз садится в карету и велит везти себя в Монпелье.
Помня об указании, данном женой, а также исходя из письма епископа, полученного им одновременно с письмом Эфразии, он останавливается у дверей прелата и велит доложить о себе. Не считая нужным вступать в объяснения, епископ без проволочек дает маркизу разрешение посещать жену, когда ему будет угодно, и проводить у нее столько времени, сколько будет необходимо; отдавая де Ганжу эту бумагу, он также вручает ему документ, подписанный Эфразией в подземелье.
— Что же касается этого письма, — говорит он маркизу, — мой долг передать его вам. Однако
обязан сообщить вам, что я лично рассматриваю его всего лишь как свидетельство низости сего Дешана и его жестокости, применив которую ему удалось запугать вашу добродетельную супругу, с честью вышедшую из всех выпавших на ее долю испытаний.
Отложив разбирательство на потом, Альфонс мчится в монастырь и, получив от аббатисы разрешение увидеться с женой, бежит в зал приемов, где его уже ждет г-жа де Ганж.
— О друг мой! — восклицает она при виде супруга. — Когда передо мной предстало ужасное зрелище, явственно доказывавшее неверность вашу, голос отчаяния заглушил голос рассудка, и, слушая только его, я совершила крайне неосмотрительный поступок. Знаю, я не должна была так поступать, но как можно рассуждать, когда отчаяние застилает взор и подавляет разум?.. Бросившись вниз по лестнице, я увидела Вильф-ранша и, желая объяснить, отчего одежда моя в жутком беспорядке, рассказала ему о том, что мне довелось увидеть. Не дав ему времени ответить, я потащила его на постоялый двор, где можно было найти экипаж, велела нанять карету и везти меня в Ганж...
И с той же искренностью, с какой она рассказывала о своих несчастьях епископу, маркиза поведала мужу обо всем, что с ней случилось.
— Но кто, — воскликнул Альфонс, — кто показал тебе картину, кою ты неправильно истолковала?! Почему пол был разобран и ты смогла увидеть, как я вошел в комнату, которую искренне считал твоей?
Не желая компрометировать брата мужа, осторожная маркиза сказала, что она была одна
и, услышав шум, донесшийся из комнаты Амб-руазины, подошла к дыре и заглянула вниз.
— Мое отчаяние было столь сильно, — сказала она, — что, позабыв обо всем, я решила бежать. И могу только повторить, что во время пути, равно как и во время злосчастного нападения на нас разбойников, граф вел себя по отношению ко мне безупречно. Ах, друг мой, все знаки внимания и уважения, что выказал он мне по дороге, заслуживают только похвалы!
— Воистину, вам довелось пережить немало жутких минут, — с чувством произнес маркиз, более обеспокоенный поведением Дешана, нежели Вильфранша.
— Мой дорогой Альфонс, — ответила маркиза, — главное, что ни тот ни другой не причинили мне никакого вреда.
— Но эта записка, — напомнил маркиз, пробегая глазами текст, — эти признания, что содержатся в ней...
— Я написала ее, чтобы сохранить жизнь и в урочный час оправдаться перед тобой: иначе мне пришлось бы умереть. О друг мой! Верь в добро* детель жены своей, ибо я люблю тебя и любовь моя столь же нерушима, как и моя добродетель. Порви эту ужасную бумагу, иного обращения она не заслуживает.
— Напротив, я сохраню ее, — ответил Альфонс. — Качество бумаги, чернила, которыми тебе пришлось ее написать, — все это сможет когда-нибудь помочь найти виновного: для меня очень важно узнать его имя.
— Хорошо, поступай как знаешь, — ответила маркиза. — Но заклинаю тебя, давай скорее уедем отсюда! Достаточно одного твоего слова,
чтобы вырвать меня отсюда. Мы вновь будем вместе, и яд ревности больше никогда не будет отравлять нашу кровь, и ни единое облачко не омрачит весну нашей жизни.
Вновь заверив супругу в нежной своей любви, маркиз полетел обратно к епископу, и тот, не вдаваясь в лишние объяснения, вручил г-ну де Ган-жу разрешение забрать жену из монастыря. Воссоединившиеся супруги тотчас прибыли к епископу, дабы выразить ему свою благодарность, а затем отбыли в Ганж.
— Поистине тебе пришлось пережить необычайные приключения, — начал Альфонс, обращаясь к Эфразии, когда супруги наконец остались одни. — Интересно, кто сумел все это подстроить?
— Не знаю, — ответила маркиза. — И все же я повсюду ощущаю, одну и ту же руку.
— Да, разумеется,— ответил Альфонс,— ибо всему имеется лишь одна причина, и эта причина — твое неосмотрительное бегство из Бокэра.
— Но кто-то же подтолкнул меня совершить эту оплошность! — воскликнула г-жа де Ганж. — А вот его-то мы и не знаем! Чем больше я размышляю о подоплеке этого дела, тем больше вижу в нем противоречий. Но сколько я ни бьюсь, ответа на возникающие у меня вопросы не нахожу.
— У меня такие же ощущения, — произнес Альфонс. — Но не будем утомлять наш ум пустыми догадками. Мы снова вместе: я доказал тебе свою невиновность; ты убедила меня в своей добродетели, так пусть же будущее принадлежит счастью, и оставим несчастья в прошлом.
Теперь, когда наш проницательный читатель наверняка уже узнал в уловках, о которых мы только что поведали, коварную руку аббата де
Ганжа, нам остается объяснить, отчего аббат так усложнил разработанный им план.
Почему бы графу де Вильфраншу не доставить маркизу в замок? Или же без лишних хлопот задержать ее при въезде в Монпелье? Ведь и в том и в другом случае Теодор достигал поставленной им цели! Но причина вот в чем: во-первых, аббату пришлось бы надолго оставить свою невестку в обществе соперника, а одна только мысль об этом вызывала у него сильнейший приступ ревности. Во-вторых, поступи он так, г-жа де Ганж оказалась бы повинной всего лишь в мелких проступках, а в намерения аббата входило заставить ее совершить подлинные преступления. Так, приказав разбойникам задержать Эфразию, он не только лишал ее общества соперника, но и навлекал на ее голову еще большие несчастья. Договорившись с одним из бандитов, он взял с него обещание с каждым днем обращаться с жертвой все более сурово, дабы она, обороняясь, стала бы совершать все более серьезные проступки, за которые впоследствии супруг
