как измену.
– Я буду по-прежнему приходить по средам, – пообещал он. – В любую погоду, и ничто меня не остановит.
Другие, до него, тоже божились, что будут по-прежнему приходить на наши еженедельные посиделки, и даже пытались сдержать свое слово, но все попытки закончились неудачей. И дело не в том, что им не хватало воли: сразу же после вступления в брак они еще появлялись, пару раз в месяц, но рано или поздно мы их теряли уже безвозвратно. Сначала они нерешительно извинялись, потом пропадали совсем, превращаясь для нас в сомнительные объекты многочисленных анекдотов, которые, впрочем, имели смысл только для тех, кто еще оставался в группе. И что было хуже всего: когда кто-нибудь уходил, остальные начинали смотреть друг на друга со все возрастающим недоверием, задаваясь вопросом, кто будет следующим. Мы разговаривали на языке, который никто больше не мог понять и использовать, мы были последними представителями вымирающего племени.
Нехотя – и с большой долей ехидства – мы провозгласили тост за женитьбу Хорхе. Хозяин пиццерии «Кайман», увидев нас с поднятыми бокалами, подошел, чтобы сообщить нам о том, что он продает заведение. Он сказал, что покупатель собирается все переделать. Поэтому нам придется искать себе другой бар. Новость нас огорчила, но совершенно не удивила; мы давно уже недоумевали, как подобное заведение – такое грязное и унылое – может «держаться» уже столько лет.
Я начал рассказывать о своих «достижениях» за последние несколько дней, но мои слушатели, выбитые из колеи двумя неприятными новостями, пребывали в мрачном настроении. Когда я завел разговор о предстоящей работе, они стали подтрунивать надо мной.
– Разбирать какие-то старые бумаги, тебе оно надо? Лучше сожги их, – сказал Диего, который всегда говорил исключительно с целью хоть что-то сказать и, как правило, не говорил ничего интересного.
– Поищи-ка ты лучше другую работу. Сделай, как я: устройся в какой-нибудь банк. Вот я устроился и теперь очень доволен. Получаю в два раза больше и работаю вдвое меньше, – сказал Хорхе.
Я неодобрительно посмотрел на него, и другие меня поддержали. Хорхе был не в том положении, когда можно критиковать других и давать им советы. Кроме того, все знали, что на эту работу его устроил будущий тесть.
У Грога была своя точка зрения.
– Бесполезная работа – это великолепный метод для самопознания. Любая работа дисциплинирует, надо лишь оставаться собой. Если не ставишь великой цели, тебе и не нужно ее достигать. Для учителей дзена каждое действие полно смысла: подметать ли пол, мыть ли посуду, готовить ли чай.
Мы так и не поняли, что он имел в виду. Чтобы пояснить свою мысль, он рассказал одну дзенскую историю:
– Учитель дает ученику задание: отполировать замшей голубую вазу. Ученик тщательно исполняет задание. На следующий день учитель смотрит на вазу и интересуется, почему работа не завершена. Ученик, смутившись, продолжает полировать вазу. Сцена повторяется изо дня в день, пока парень случайно не разбивает вазу. Он приносит осколки учителю. «Я вижу, ты все-таки не исполнил работу, как надо», – говорит тот. И только когда ученик выбрасывает осколки, отполированные до зеркального блеска, учитель остается доволен.
Поскольку Грог собрался одарить нас еще одной дзенской притчей, чтобы мы поняли смысл предыдущей – смысл, должен признаться, от нас ускользнувший, – я поспешил рассказать им про конгресс.
Однажды вечером на кафедре появился Конде с двумя коробками бумаг – версий «Замен». Он спросил меня, как идет работа; я солгал, что хорошо.
– Будут какие-то пожелания, в смысле, инструкции? – спросил я.
– Сейчас у меня нет времени, – сказал он. – Меня ждут на лекции по модернистским сонетам. Я уже по горло сыт выступлениями. Говорят, что с каждым у меня получается все лучше и лучше, но я уже устал слушать самого себя.
Едва он ушел, на кафедре появился какой-то тучный мужчина невысокого роста, с рыжей бородой. Он попросил одно из недавних исследований Конде, посвященных Брокке.
– Конде только что вышел, – сказал я.
– Как жалко, что я его не застал. Мы с ним знакомы уже много лет. – Он протянул мне руку. – Меня зовут Виктор Новарио. Я учился здесь, в этом самом здании, но потом перевелся в Южный университет. Большой город сводил меня с ума. А там, рядом с горами царят мир и покой, который я ни на что не променяю.
Как бы мимоходом, я упомянул, что недавно в какой-то газете читал статью о высоком уровне уголовной преступности и приросте психозов в мирных провинциях юга. Он резко изменил тему:
– Вы не знаете, Конде что-нибудь новое написало Брокке? Я также специализируюсь по этой теме, и мне было бы интересно сравнить наши работы. Столько тайн и загадок – в одиночку их не разрешить.
– Конде, насколько я знаю, работает постоянно. То есть по теме Брокки. Но со мной он свои работы не обсуждает.
– Я оставлю вам письмо для доктора Конде. – Он вытащил конверт из своего чемоданчика. – Я сейчас организую конгресс, первый конгресс по творчеству Брокки. Хорошо, если бы Конде тоже принял участие, ведь он единственный, кто прочел утерянные труды Брокки. Если проект будет удачным, пожалуй, можно будет и книги выпустить.
Новарио передал мне письмо и телефон гостиницы, где он остановился: отель «Анкона», проспект Мая. Я спросил, включил ли он в число приглашенных и Сельву Гранадос.
– Безусловно. А что еще оставалось делать? – Он понизил голос, чтобы его не слышали студенты, находившиеся в зале. – Было бы очень желательно, чтобы работа конгресса освещалась в печати. Кстати, а как на кафедре обстоят дела в смысле связей со средствами массовой информации?
Я понуро опустил голову.
– Ладно, не важно, – сказал Новарио. – Я сам буду, образно выражаясь, обивать пороги редакций. Когда-нибудь им придется заняться важными темами.
Тем же вечером я позвонил Конде в Академию литературы чтобы сообщить о приглашении на конгресс.
– Новарио организует конгресс! Это же сумасшествие. Омеро Брокка – мой. И никто не имеет права спекулировать его именем. – Он сам заметил, что перешел на крик в присутствии посторонних. Я услышал, как он извинился (перед ними, а не передо мной), и положил трубку.
Когда Новарио вновь появился на кафедре, я сказал ему, что Конде ответил отказом. Он сказал, что конгресс в любом случае состоится. Еще через несколько дней он добился, чтобы ему предоставили на два дня актовый зал. Он также договорился с типографией о выпуске трехсот объявлений, которые он сам потрудился расклеить во всех коридорах и лифтах, на дверях и колоннах:
Первый конгресс, посвященный творческому наследию Омеро Брокки (с участием членов постоянной почетной комиссии).
Президент: профессор Южного университета Виктор Новарио.
Первый день: Доклад Виктора Новарио «Естественная основа произведений Брокки». Доклад профессора Сельвы Гранадос «Мутация и желание в рассказе 'Замены'».
Второй день: Круглый стол по теме: «Правда и вымысел в биографии Одлеро Брокки» с участием Виктора Новарио, Сельвы Гранадос и др.
Запись в университетском попечительском совете. Число мест ограничено.
Я знаю, что Конде употребил все свое влияние, чтобы Новарио не дали зала и отказали в покровительстве университета, аргументируя это тем, что означенный конгресс был политическим маневром, направленным лично против него. Однако руководители университета объяснили Конде, что если конгресс отменить, это может быть представлено как происки против самого университета, призванные подорвать его престиж…
От официального иска доктор Конде перешел к одиночному экстремизму: его как-то застали, когда он срывал объявления о конгрессе. Новарио мне не понравился сразу, но я не мог не оценить его настойчивости; на следующий день он удвоил число объявлений. Он даже сумел обмануть мою бдительность: подобрался к Склепу и налепил объявление прямо на дверь своего противника.
Конгресс: выводы
