поскольку возникли сомнения, не предпочтет ли он для себя и своих людей частный дом Лувру. То был просторный и красивый дворец, соседствующий с Арсеналом, и принадлежал он маршалу де Вильруа, который жил в Тюильри. Он пустовал, поскольку герцог де Вильруа был не из тех, кто живет на широкую ногу, и считал, что он расположен слишком далеко, чтобы там помещаться. Его целиком и с большим великолепием обставили королевской мебелью.
На всякий случай, чтобы не опоздать, маршал де Тессе приехал в Бомон за день до прибытия туда царя. Последний же прибыл туда в пятницу 7 мая в полдень. Тессе вышел встречать его к карете, удостоился чести отобедать с ним и в тот же день проследовал с ним в Париж. Царь изъявил желание ехать в Париж в карете маршала, но без него, а с тремя людьми из своей свиты.[186] Маршал же сопровождал его в другой карете. В Лувр царь прибыл в девять вечера и обошел покои королевы-матери. Он нашел их чрезмерно пышно убранными и освещенными, вновь сел в карету и отправился в особняк Лесдигьер, где и предпочел жить. И здесь он нашел, что покои, предназначенные для него, слишком великолепны, и велел поставить свою походную кровать в гардеробной. Маршал де Тессе, в чьи обязанности входило принимать царя и заниматься его столом, повсюду сопровождать его, быть всегда там, где он находился, тоже поселился в одной из комнат дворца Лесдигьер; ему пришлось изрядно потрудиться, повсюду следуя, а порой и бегая за царем. Вертон, один из дворецких короля, был назначен услужать царю, а также заниматься кормлением как его, так и свиты. Она состояла из сорока человек, и в нее входило около пятнадцати особ, весьма значительных по происхождению или по занимаемой должности, которые ели за одним столом с ним. Вертон был весьма неглуп, принадлежал к неплохому обществу, знал толк в хорошей еде и был любителем игры; он организовал в таком порядке услужение царю и сумел так вести себя, что царь проникся к нему исключительной приязнью, равно как и вся его свита.
Монарх сей вызывал восхищение своей исключительной любознательностью, неизменно интересуясь всем, что было связано с его планами в части правления, коммерции, просвещения, полиции; его любознательность распространялась на все, не пренебрегая даже самыми ничтожными подробностями, ежели впоследствии они могли оказаться полезными; при этом он показал себя человеком незаурядным и весьма сведущим, высоко оценивал лишь то, что этого заслуживало, неизменно проявляя блистательный ум, верность суждений и живую восприимчивость. Все в нем свидетельствовало об обширных знаниях и о некой непреходящей значительности. Высочайшее, благороднейшее, утонченнейшее и возвышенное величие, ничуть, правда, не стесняющее, когда он со всей непреложностью демонстрировал его, поразительно сочеталось в нем с учтивостью, которую он, ничуть не умаляя своего монаршего сана, выказывал всегда и всем в соответствии с их положением. Ему была свойственна некая непринужденность, доходившая до вольности, однако в ней еще сохранился отпечаток давнего варварского состояния его страны, что проявлялось в порывистых и даже стремительных манерах, в непостоянстве желаний, причем он не выносил никакого их стеснения, а уж тем паче прекословия; стол его часто был не слишком обилен, куда менее, чем стол сопровождавших его, и нередко сервировался с небрежностью, что присуще тому, кто повсюду чувствует себя владыкой; ежели он что-то желал повидать или сделать, то неизменно принуждал действовать так, как ему хочется и как он сказал, независимо от возможностей и средств. Из-за желания все посмотреть, докучности зевак, глазевших на него, привычки к полной свободе, невзирая ни на что, он нередко пользовался наемными экипажами и даже фиакрами, а также первыми подвернувшимися под руку каретами, принадлежавшими людям, которые приехали сделать ему визит, а то и тем, кого он не знал. Он вскакивал в карету и приказывал везти себя в город, а иногда и за его пределы. Подобная история приключилась с приехавшей поглазеть на него г-жой де Матиньон, в чьей карете он уехал в Булонь и куда-то еще, а она с изумлением обнаружила, что осталась пешей. Когда царь таким образом ускользал от маршала де Тессе и своей свиты, они кидались вдогон ему, но несколько раз не могли разыскать.
Царь Петр был высок ростом, очень хорошо сложен, не тучен телом, с лицом округлой формы, высоким лбом и красивыми бровями; нос у него был довольно короткий и не массивный, чуть расширенный на конце, довольно полные губы, красноватое смуглое лицо, большие, красивые, живые и проницательные черные глаза, взгляд величественный и благосклонный, когда он следил за собой, но иногда суровый и бешеный; он страдал судорогами, которые случались у него не часто, но так искажали лицо и глаза, что внушали ужас. Продолжались они всего мгновение, взгляд становился блуждающим и страшным, но тотчас же прекращались. Весь его вид свидетельствовал об уме, рассудительности и величии и не чужд был известной приятности. Он носил полотняный воротник, круглый, темный, похоже, не напудренный парик, не доходивший до плеч, коричневый полукафтан с золотыми пуговицами, башмаки, чулки, звезду и ленту ордена своего государства; перчаток и манжет он никогда не носил; полукафтан у него нередко был полностью расстегнут, шляпа вечно валялась на столе: он ее никогда не надевал, даже на улице. Но и при всей этой простоте, при том, что он иной раз ехал в первом попавшемся экипаже, сопровождаемый теми, кто подвернулся, все сразу понимали, кто он такой, но присущему ему от природы величественному виду. За двумя ежедневными трапезами он съедал и выпивал невообразимо много, не считая пива, лимонада и других напитков между трапезами: бутылку или две пива, столько же, а иногда и больше вина, потом пил десертное вино, а в конце каждой трапезы бокал, а порой пинту настойки на водке; его свита не уступала ему. За столом в одиннадцать утра и в восемь вечера она пила еще больше его и соответственно ела. Но когда меру переходили не слишком, последствий никаких не было. За царским столом обедал священник, которого царь любил и который выпивал вдвое больше, чем кто другой, и это очень забавляло царя. Князь Куракин каждый день приезжал в особняк Лесдигьер, но жил у себя. Царь неплохо понимал по-французски и, думаю, мог бы говорить, если бы хотел, но по причине своего положения всегда имел при себе переводчика. Очень хорошо говорил он по-латыни и на многих других языках. Во дворце его охраняла королевская гвардия, но он был против, чтобы гвардейцы сопровождали его, когда он выходил. При всей своей любознательности он не желал выйти из дворца Лес-дигьер и вообще подавать признаков жизни до тех пор, пока король не сделает ему визит.
Регент сделал визит царю в субботу утром, на следующий день после его прибытия. Царь вышел из кабинета, сделал несколько шагов навстречу регенту, с важным и превосходительным видом обнял, указал на дверь своего кабинета и вдруг, не соблюдая никаких правил приличия, повернулся и вошел туда. Регент прошел следом, а за ним последовал князь Куракин, который служил им переводчиком. Там стояли два кресла напротив друг друга; царь уселся на почетном месте, а регент на втором. Беседа продолжалась почти час, о делах не говорили, после чего царь вышел из кабинета, регент последовал за ним, отдал глубокий поклон, ответом на который был куда менее низкий поклон, и расстался с царем там же, где был встречен.
В понедельник 10 мая король посетил царя, который встретил его у кареты, помог выйти и, шествуя рядом по левую руку от него, проводил к себе, где находились два совершенно одинаковых кресла. Король сел в то, что стояло справа, царь в левое; переводчиком у них был князь Куракин. Было удивительно видеть, как царь берет короля на руки, поднимает и целует, и король при его малолетстве, притом совершенно к этому не подготовленный, ничуть не испугался. Поразительна была ласковость, какую царь выказывал королю, и нежность, с какой он это делал, а также естественная учтивость, сочетающаяся с ощущением величия, равенства санов и превосходства в возрасте; все это очень ясно почувствовали. Он расточал королю похвалы, выглядел совершенно очарованным им и всех убедил в этом. Неоднократно он принимался его целовать. Король обратился к нему с небольшим и коротким приветствием, а герцог Мэнский, маршал де Вильруа и все присутствующие высокопоставленные придворные поддерживали беседу. Встреча продолжалась не более четверти часа. Царь проводил короля до кареты и помог ему в нее сесть.
Во вторник 11 мая между четырьмя и пятью часами царь отдал визит королю. Он был встречен королем у кареты и всюду шествовал справа от него. Весь церемониал был установлен перед визитом короля к нему. Царь выказывал королю ту же ласковость' и ту же любовь; длился визит не дольше, чем визит короля к нему, но народу собралось много. В восемь утра он ездил посмотреть Королевскую площадь, площадь Побед и Вандомскую площадь, а на следующий день осматривал обсерваторию, гобеленовую мануфактуру и королевский аптекарский огород. Повсюду он все внимательно изучал и задавал много вопросов.
В четверг 13 мая он очищал желудок и потому только днем мог продолжить осмотр многочисленных знаменитых мануфактур.[187] В пятницу 14-го в шесть часов утра он прибыл в большую галерею Лувра и смотрел рельефные планы всех королевских крепостей,[188] принимал его там Асфельд со своими инженерами. С той же целью там присутствовал маршал де Вилар с несколькими генерал-лейтенантами. Царь весьма долго изучал эти планы. Затем он посетил многие помещения Лувра, а потом спустился в сад Тюильри, откуда была удалена публика. Тогда строили Поворотный мост.[189] Он тщательно осмотрел это сооружение и долго там пробыл.
После обеда он съездил в Пале-Рояль к Мадам, которая посылала своего придворного приветствовать его. За исключением кресла, она приняла его, как принимала бы короля. Потом герцог Орлеанский приехал, дабы везти его в оперу, где они только вдвоем сидели в большой ложе герцога на передней скамье, накрытой большим ковром. Через некоторое время царь спросил, нету ли пива. Тотчас же принесли на блюдце большой кубок. Регент встал, принял его, подал царю, и тот с улыбкой и учтивым поклоном взял кубок без всяких прочих церемоний, выпил и поставил на блюдце, которое продолжал держать регент. Возвратив его, регент взял тарелку с салфеткой и предложил ее царю, которую тот взял, как и пиво, даже не приподнявшись; это было крайне поразительное зрелище. Во время четвертого акта он поехал ужинать и просил регента не покидать ложу. На следующий день, в субботу, он вскочил в наемную карету и поехал смотреть всякие достопримечательности у ремесленников.
16 мая, в Троицу, он поехал в Дом инвалидов, где высказал желание все увидеть и изучить. В столовой отведал солдатской похлебки и вина, выпил за здоровье солдат, похлопал их по плечам, называя камрадами. Ему весьма понравились церковь, аптека и госпиталь, и вообще, казалось, он был восхищен тамошним порядком. Принимал его там маршал де Вилар. Супруга маршала приехала туда посмотреть на царя, и он, узнав, кто она, был с нею чрезвычайно учтив.
В понедельник 17 мая он рано отобедал с приглашенным им князем Ракоци, а потом отправился в Медон, где его ждали лошади из королевских конюшен, дабы он мог в свое удовольствие полюбоваться садами и парком. Князь Ракоци сопровождал его.
Во вторник 18-го маршал д'Эстре приехал за ним в восемь утра и в своей карете повез его к себе домой в Исси, где дал ему обед, а остаток дня весьма развлекал его, показывая разные вещи, касающиеся мореплавания и флота.
В среду 19-го он осматривал различные строения и мануфактуры. Утром герцогиня Беррийская и герцогиня Орлеанская по примеру Мадам послали своих первых конюших приветствовать царя. Все трое надеялись на ответное приветствие, а то и на визит. Им надоело, что об этом не заходит даже речи, и в конце концов они предприняли вышеназванный маневр. Царь ответил, что придет поблагодарить их. На принцев и принцесс крови он обращал внимания не больше, чем на первых вельмож двора, да и не очень их различал. Ему не понравилось, что принцы крови ставили условием визита к нему, чтобы он посетил принцесс крови, и царь с чрезвычайным высокомерием отверг это условие, так что все принцессы видели его только как любопытствующие, со стороны, за исключением принцессы де Конти, случайно встретившейся с ним. Но об этом будет рассказано ниже.
В четверг 20 мая он должен был поехать обедать в Сен-Клу, где ожидал его герцог Орлеанский всего лишь с несколькими придворными, однако небольшая лихорадка, случившаяся у герцога ночью, вынудила его утром прислать извинения.
В пятницу 21-го царь сделал визит герцогине Беррийской в Люксембургский дворец, где был принят с королевскими почестями. После визита он прогулялся по садам. Герцогиня Беррийская в это время ушла на берег Меты, чтобы дать ему возможность посмотреть все здание, что он и сделал с великим интересом. Поскольку он собирался отбыть 16 июня, то попросил подготовить к этому сроку в Шарлевиле суда, намереваясь плыть вниз по Мезе.
В субботу 22-го он был в Берси у Пажо д'Онз-ан-Бре, главноуправляющего почтой, чей дом полон самых разных редкостей и диковин, как натуральных, так и механических. При этом присутствовал знаменитый о. Себастьен, кармелит. Царь провел там целый день, восхищаясь многочисленными великолепными машинами.
