никаких комплиментов, похвал, завитушек, предисловий, присказок, никаких шуточек — говорить следовало только по делу, в обдуманных выражениях, сжато, по существу, имея в виду цель; ни слова без толку, без причины, ничего для забавы и потехи. В эти минуты христианская любовь к ближнему одушевляла его интересом к отдельным людям, и он досконально обсуждал все, что касалось каждого человека; в эти минуты у него рождались, вызревали и являлись на обозрение планы, распоряжения, перемены; бывало, он, не подавая виду, успевал заранее по косточкам разобрать их с герцогом де Бовилье, а иногда и с ним, и с герцогом де Шеврезом, хотя он редко виделся с ними обоими вместе. Порой он скрытничал с обоими или с кем-нибудь из них; от г-на де Бовилье он таился редко, но тайны, не подлежавшие разглашению, хранил незыблемо.
Наделенный столькими выдающимися качествами, этот замечательный принц не лишен был некоторых по-человечески понятных черточек, кои можно было бы назвать недостатками, подчас даже не слишком достойными; трудно было понять, каким образом они уживаются с его твердостью и величием, ибо никто не желал вспоминать те времена, когда принц был воплощением греха и порока, и поразмыслить над тем, как далось ему то чудесное перерождение, так приблизившее принца к совершенству, что люди, наблюдавшие его вблизи, удивлялись, почему он не достиг полной безупречности. Я уже слегка касался отдельных его недостатков, которые, несмотря на его годы, были в нем остатками ребячества и с каждым днем уменьшались, что непреложно свидетельствовало о том, что вскорости они вовсе исчезли бы. Более существенным недостатком, от коего он наверняка избавился бы со временем благодаря размышлениям и опыту, было то, что иногда, хотя и редко, он питал дружескую склонность и даже привязанность к людям, которых трудно было уважать. Его нерешительность, мнительность, мелочная набожность день ото дня слабели, зато с каждым днем возрастали достоинства; особенно заметно было, что он совершенно исцелился от мнения, будто благочестие следует предпочитать любым другим талантам при назначении человека на должность, будь то министр, посланник или генерал, а набожность ценить выше дарований и опыта. В конце концов он, не переставая ценить благочестие в людях, убедился, что попадаются меж ними весьма порядочные и способные к выдающимся делам, однако же не слишком набожные и таких людей также надо привлекать к службе; не говорю уж об опасности наплодить лицемеров. Поскольку он был наделен чувствительным сердцем, он научился прощать людям слабости, не лишая их своего уважения и любви. Свет не видывал человека, который был бы так влюблен в порядок, так хорошо его знал, так стремился установить его во всем, устранить всяческую путаницу и расставить людей и вещи по местам; в высшей степени разбираясь во всем, что способствует наведению порядка, будь то жизненные правила, правосудие, здравый смысл, он, покуда не стал еще повелителем, внимательно старался воздать возрасту, заслугам, происхождению, рангу те отличия, кои им были положены, и подчеркивать их при каждом удобном случае. Изложение его планов чересчур удлинило бы мои мемуары, оно могло бы составить отдельный труд, но над этим трудом можно было бы умереть от сожалений. Не входя в тысячи подробностей относительно людей и способов, посредством коих он предполагал действовать, я все же не могу хоть в общих чертах — не упомянуть кое о чем. Изничтожение знати было принцу ненавистно, а равенство внутри нее невыносимо. Сие последнее новшество, посягавшее на все, кроме должностей, и смешивавшее человека знатного рода с новоиспеченным дворянином, а владельца поместья — с сеньером, представлялось ему крайней несправедливостью; он считал, что этот пагубный изъян в иерархии может послужить в недалеком будущем причиной для установления в королевстве власти военных. Принц помнил, что в самых ужасных бедствиях, при Филиппе Валуа,[19] Карле V,[20] Карле VII,[21] Людовике XII,[22] Франциске I,[23] при его внуках,[24] при Генрихе IV[25] королевство обязано было своим спасением именно высшей знати, представители коей знали друг друга и взаимно придерживались различий, существовавших между ними; у них были и желание, и возможности отдельными отрядами и провинциями выступить на спасение государства, избегнув смятения и неразберихи, поскольку каждый сознавал свое место и положение и с легкостью готов был подчиниться тому, кто его превосходил. От тех же, кои были противниками этого, по его мнению, напрасно было бы ждать спасения: все они до единого настаивали на равенстве со всеми остальными, а посему исчезла упорядоченность, исчезло и умение приказывать, и умение подчиняться. Принц был до самой глубины души опечален падением знати и теми мерами, кои предпринимались и предпринимаются, чтобы принизить ее и не давать ей воспрянуть, вырождением доблести, коснувшимся и благородства, и добродетели, и чувств, вырождением, которое явилось следствием нищеты и смешения крови, ибо ради куска хлеба постоянно заключались неравные браки. Он негодовал, видя, как прославленная, блистательная французская знать превращается в простой народ и рознится от него только тем, что последний наделен свободой заниматься любым трудом, любой торговлей и даже военным делом, меж тем как знать превратилась в такой народ, перед которым стоит единственный выбор: либо предаться пагубной и разорительной праздности, а посему быть всем в тягость и внушать к себе презрение, либо идти на войну и дать себя убить, снося оскорбления от подчиненных государственного секретаря и секретарей интенданта; и даже отпрыски самых благородных и знатных семейств, кои по рождению и достоинству стоят выше прочих, не могут избежать той же участи: или оставаться бесполезными, или подвергаться ненависти чиновников-недворян, служа в армии. Но более всего принц не в силах был примириться с несправедливостью по отношению к армии, на которой зиждется нынешняя монархия: офицер-ветеран, часто весь израненный, дослужившийся, возможно, до генерал-лейтенанта, удаляется в родные края, заслужив всеобщее уважение, добрую славу и даже пенсион, а дома, если только он не из благородных, оказывается в равном положении с крестьянами своего прихода; я видел, как он приезжал к бывшим капитанам, кавалерам ордена Св. Людовика, получавшим пенсион, но ни в чем не мог добиться для них исключения, а между тем множество исключений такого рода делалось для тех, кто занимал самые низкие должности в судейском сословии или по финансовой части, даже после того, как эти должности, подчас наследственные, бывали уже проданы.
Принц не мог примириться с тем, что никто не в состоянии управлять ни государством в целом, ни отдельными его частями, если прежде не стал чиновником, принимающим и препровождающим прошения в суде, и что в руках молодых судейских оказываются все провинции и все управление ими и каждый творит у себя в провинции решительно все, что ему заблагорассудится, обладая бесконечно более полной властью и куда более обширным и сильным влиянием, чем прежде обладали губернаторы этих провинций, которых между тем постарались ослабить настолько, что оставили им только название да доходы; не менее возмутительным почитал он, что власть в иных провинциях соединена, а порой и неотделима от должности главы парламента этой провинции при отсутствии должностей губернатора и генерального наместника и отсутствие их неизбежно оказывается длительным; а власть эта распространяется и на войска. Не стану повторять, какого мнения он был о могуществе и возвышении государственных секретарей и других министров и о том, каким образом они управляют; об этом рассказывалось не так давно, и на примере десятины[26] мы видели, что он думал и какие чувства испытывал по поводу финансов и финансистов. Огромное число людей, в чьи обязанности входило взимать и взыскивать налоги, обычные и чрезвычайные, способы их взимания, бесконечное множество судебных должностей и должностных лиц всякого рода, обилие тяжб, кляузных дел, издержек, несправедливость при продлении дел, разорение и жестокости, им сопутствующие, вызывали в нем нетерпеливое желание найти средства поправить положение. Сравнивая те провинции, кои управлялись земским представительством, с прочими, он пришел к мысли, что нужно разделить королевство на части, по возможности равно богатые, и во главе каждой поставить представителей от сословий, упростив управление и изгнав сумятицу и беспорядок; затем, отобрав представителей от каждой провинции, также как можно проще, собирать время от времени Генеральные штаты[27] от всего королевства. Не смею привести здесь до конца его великое изречение — изречение принца, убежденного, что король для подданных, а не подданные для короля, о чем он, не смущаясь, говорил прилюдно чуть ли не в гостиной Марли, изречение воистину достойное отца отечества, которое, однако, везде звучало бы как ужаснейшее богохульство, кроме королевства, во главе коего стоял бы он, чему по воле Божией не суждено было сбыться. Что же до Генеральных штатов, то принц, конечно, не предполагал наделять их властью: при своем блестящем образовании он прекрасно знал, что такое собрание, каким бы представительным оно ни было, является не более чем собранием подателей жалоб и возражений, а если королю будет угодно, то и собранием подателей предложений, но принц, который рад был бы сплотить вокруг себя всю нацию, считал, что получит бесконечные преимущества, если будет узнавать о бедах и о возможностях их исправить через депутатов, которые будут осведомлены о первых из опыта, а о вторых будет советоваться с теми, коих они будут касаться; но в составе Штатов принц желал видеть только три сословия и твердо причислял к третьему сословию тех, кои так недавно дали понять, что желают из него выйти.
В отношении рангов, титулов и должностей мы видели, что иностранные или слывшие таковыми ранги были ему не по вкусу, не согласовывались с его принципами и не укладывались, по его мнению, в правила о рангах. Не более благосклонен был он к иностранным титулам. В его планы не входило также умножение высших титулов в королевстве. Однако он намеревался поощрить новую знать новыми знаками отличия; он чувствовал, как невыносимы и обидны существующие с рождения различия между истинными сеньерами, и его возмущало, что их ничем нельзя вознаградить, кроме самых высоких отличий, включающих все остальные. Итак, он по примеру — хотя и не по образцу Англии замышлял ввести титулы, которые во всем уступали бы герцогским; одни — наследственные, разных степеней, со своими рангами и своими собственными различиями, другие — пожизненные, в своем роде по образцу герцогов, возведенных в ранг королевским указом или не могущих подтвердить свой ранг. У военных были бы введены, в том же духе и по тем же соображениям, новые звания ниже маршальского. Орден Св. Людовика раздавался бы куда менее щедро, а орден Св. Михаила[28] был бы поднят из грязи, в которую его втоптали, и вновь приобрел бы цену, зато орден Св. Духа распределяли бы с большей осмотрительностью. Что до должностей, принц не понимал, как может король попустительствовать министрам, по воле которых самые высшие и первые должности три дворе одна за другой достаются самым низким и ничтожным людям. Дофину было бы приятно, чтобы ему служили и его окружали настоящие сеньеры; он возвысил бы самые скромные должности и ввел бы некоторые новые для менее знатных, но благородных особ. Все это вместе украсило бы его двор и государство и вознаградило бы его сторицей; но он не любил, чтобы должности становились постоянными, чтобы один и тот же пост, одно и то же место вечно передавались от отца к сыну, словно родовые имения. Его проект освободить постепенно все придворные и военные должности, чтобы навсегда избавиться от продажи их, был направлен против указа, по коему лицо, занимающее должность, может уступить ее другому лицу за деньги, и против права на преемственное занятие должностей, которое не давало молодым людям на что-либо притязать и чего-либо добиваться. Что до военного дела, принц терпеть не мог табели о рангах, которую ввел Лувуа своей личной властью, дабы обратить в ничто знатность и заслуги и всех, кто служит, превратить в простой народ. В этом нововведении принц усматривал разрушение соревнования в армии, а значит, желания усердствовать, чему-то учиться, чего-то достигать; он видел в этом причину бесчисленных производств в высшие офицерские чины, которые, как правило, не находят себе ни применения, ни вознаграждения; способные и одаренные люди весьма редки среди таких офицеров, они поднимаются все выше вплоть до маршальского чина, но остальные тоже повышаются в чинах, становятся генералами армий, и плачевные последствия этого не раз испытывало на себе государство, особенно в начале нашего столетия, ибо те, кто был в армии до этого, уже ушли из жизни или состарились.
Великий и святой принцип, гласящий, что короли созданы для своих народов, а не народы для королей и в угоду королям, так глубоко запечатлелся в душе у дофина, что роскошь и война стали ему ненавистны. Это заставляло его подчас с излишней горячностью высказываться по поводу последней войны; он увлекался истиной, звучавшей слишком резко для ушей света, и мрачно говорил, что не любит войны. У его правосудия была на глазах непроницаемая повязка, а потому оно было совершенно надежно. Принц не ленился изучать дела, поступавшие на королевский суд, в финансовом совете и совете по внутренним делам, и, если дела эти оказывались обширны, он работал над ними с теми, кто по профессии мог в них разобраться; принц пользовался знаниями таких людей, однако не следовал рабски их мнениям. Он причащался не реже, чем раз в две недели, с поразительным усердием и смирением, всегда с цепью ордена Св. Духа, в брыжжах и короткой накидке. Со своим духовником-иезуитом он виделся раз или два в неделю и иногда подолгу беседовал с ним; в
