Демократия в Америке

ни слуг.

Демократия не уничтожает основ существования этих двух классов, но она изменяет их сознание, а также взаимоотношения между ними.

У аристократических народов слуги образуют самостоятельный класс, который не более подвержен преобразованиям, чем класс господ. В этих классах почти сразу же устанавливается незыблемый порядок; как первый, так и второй быстро порождают внутри себя иерархию со своими многочисленными отличительными признаками и четко определенными рангами; сменяются поколения, но это положение остается незыблемым. В одном обществе, таким образом, существуют два общества, расположенных один над другим, всегда сохраняющих между собой четкие различия, но подчиняющихся аналогичным принципам.

Подобное аристократическое устройство оказывает на умы и нравы слуг не меньшее влияние, чем на мировоззрение и этику господ; и, хотя это влияние приводит к различным результатам, в них легко установить действие одной и той же причины.

И первые и вторые образуют собой две маленькие нации внутри одной нации, и это заканчивается тем, что в их среде складываются две различные системы представлений о справедливости и несправедливости. Многие проявления человеческой жизни рассматриваются с разных, но неизменных позиций. В обществе слуг, как и среди господ, люди оказывают огромное влияние друг на друга. Они признают установленные правила и при недостаточной разработанности законов ориентируются на общественное мнение; роль полиции у них играют традиционные навыки и обычаи.

Эти люди, волею судьбы обреченные повиноваться, без сомнения, совсем иначе, чем их господа, относятся к таким вещам, как слава, добродетель, честность, честь. Однако они создают собственные представления о славе, добродетелях и честности, подобающих слугам, и вырабатывают, если так можно выразиться, своего рода кодекс чести слуги¹.

Не следует считать, что у всех представителей низшего сословия низменный образ мыслей. Это было бы грубой ошибкой. Сколь бы ни было низким сословие, тот, кто в нем на первых ролях и кто не помышляет выйти из него, занимает аристократическую позицию, предполагающую наличие в нем возвышенных чувств, благородной гордости и самоуважения, делающих его способным совершать доблестные, незаурядные поступки.

У аристократических народов среди слуг вельмож можно было встретить людей, обладавших благородными душами и горячими сердцами, которые несли свою службу, не ощущая ярма слуги, и которые подчинялись воле своих господ, не страшась их гнева.

На нижних ступенях иерархии домашней челяди почти никогда не было таких людей. Можно предположить, что те, кто занимал эти нижние ступени, действительно обладали низменными душами. Французы придумали специальное слово для обозначения этой последней разновидности слуг аристократии. Они назвали ее «лакеями».

Слово «лакей» являлось крайне негативным термином, когда все остальные понятия казались недостаточными для выражения человеческой низости; в средневековом французском королевстве, когда хотели кратко изобразить презренное, опустившееся существо, говорили, что у него лакейская душа. Одного этого вполне хватало. Смысл был совершенно ясен.

Постоянное неравенство условий не только наделяет слуг определенными добродетелями и определенными, лишь им свойственными пороками, но и ставит их в особую позицию — лицом к лицу со своими господами.

¹ Если вы внимательно и подробно изучите те основные взгляды, которыми руководствуются эти люди, аналогия покажется еще более поразительной, и вы с изумлением обнаружите в их среде, так же как в высшем обществе феодальной иерархии, гордость за свое происхождение, уважение к предкам и наследникам, презрение к нижестоящим, опасливое отношение к незнакомым людям, склонность к этикету, вкус к традициям и старине.

417

У аристократических народов бедняк с детства привыкает к мысли о том, что им будут командовать. Куда бы он ни кинул взгляд, повсюду он тотчас же видит лик иерархии и признаки подчинения.

В тех странах, где царит устойчивое неравенство условий, господин с легкостью добивается от своих слуг мгновенной, полной и почтительной покорности, так как в его лице уважают не только своего господина, но и весь класс господ. Он подавляет волю подчиненных, олицетворяя собой всю мощь аристократки.

Он руководит их поступками, в определенной мере он управляет и их мыслями. При аристократки господин часто к даже вполне безотчетно обладает огромной властью над суждениями, привычками и нравами тех, кто ему служит, и его влияние оказывается куда более сильным и глубоким, чем это предусмотрено авторитетом его власти.

В аристократических обществах не только имеются наследственные кланы слуг, подобные знатным семействам господ, но и устанавливается такой порядок, при котором одна и та же семья слуг в течение нескольких поколений живет бок о бок с одним и тем же семейством господ (они подобны двум непересекающимся и не расходящимся в разные стороны параллельным прямым). Данное обстоятельство оказывает колоссальное воздействие на характер взаимоотношений между этими двумя группами людей.

Таким образом, несмотря на то что при аристократки между господином и слугой нет никакого естественного сходства, несмотря на то что по состоянию, образованию, взглядам и нравам они, напротив, стоят на совершенно различных, удаленных друг от друга ступенях человеческой лестницы, время, между тем, соединяет их воедино. Они связаны длинной цепью общих воспоминаний, и, сколь бы ни были они различны, они начинают уподобляться друг другу, тогда как в демократиях, где они почти равны, они всегда друг для друга остаются чужими.

У аристократических народов господа склонны относиться к своим слугам как к наименее значительным, низшим атрибутам своей собственной личности и поэтому часто, побуждаемые крайним эгоизмом, проявляют интерес к их судьбе.

Слуги со своей стороны весьма близки к мысли о возможности рассматривать себя с такой точки зрения. Подчас они настолько отождествляют себя с личностью господина, что в конце концов превращаются в его принадлежность не только в его, господина, но и в своих собственных глазах.

В аристократиях слуга занимает подчиненное положение, изменить которое он не может; рядом с ним находится другой человек, занимающий более высокое положение, которое он не может потерять. С одной стороны, неизвестность, бедность и вечная покорность, с другой—слава, богатство, вечное право повелевать. Эти два состояния весьма различны и вполне близки, нарушить их может только могила.

В случае крайней преданности слуга окончательно теряет интерес к самому себе; он становится равнодушным к своей личности; в некоторой степени он изменяет себе или, скорее, переносит все свои интересы целиком на своего господина, которому и придает образ собственной воображаемой личности. Он с удовольствием хвастается богатством того, кто ему приказывает, он купается в лучах его славы, восхищается его знатностью, беспрестанно тешит себя заимствованным величием, которому он часто придает большую значимость, чем тот, кто всецело обладает им в действительности.

В этом странном смешении двух планов существования имеется нечто одновременно трогательное и смешное.

Господские страсти, овладевшие душами слуг, принимают формы и масштабы, соответствующие занимаемому ими месту; они становятся более узкими и низкими. То, что было гордостью у одних, принимает облик ребяческого тщеславия и жалкой напыщенности у других. Слуги вельможи, как правило, чрезвычайно щепетильны в отношении положенных ему знаков почтительности и больше его самого пекутся о самых ничтожных из его привилегий.

Среди нас еще можно порой встретить кого-либо из этих старых слуг аристократии; они пережили свое время и вскоре исчезнут вместе с самой аристократией.

В Соединенных Штатах я не видел ни одного человека, похожего на них. Американцам вообще незнаком подобный тип людей, и они с великим трудом верят в возможность их существования. Американцам представить их образ не проще, чем нам вообразить тип древнеримского раба или