однако, что любая власть естественным образом стремится к расширению сферы своего влияния. И в конечном итоге она этого добивается, неустанно и целенаправленно воздействуя на людей, чьи мысли, желания и общественное положение каждодневно меняются.
Часто граждане работают на эту власть, сами того не желая.
Эпоха демократии — эпоха экспериментов, новых идей и авантюр. В это время всегда найдется множество людей, втянутых в трудные начинания, которыми они занимаются, не обращая внимания на других членов общества. Люди эти легко соглашаются с общим принципом невмешательства властей в частные дела, однако каждый из них желал бы, чтобы правительство, в виде исключения, именно ему оказало помощь в его конкретном деле, и он активно ищет этой поддержки, всегда за счет интересов других граждан. Поскольку огромное множество людей одновременно придерживаются этой точки зрения, влияние центральной власти мало-помалу распространяется на все сферы их жизни, хотя каждый в отдельности желал бы ограничения этого влияния. Таким образом, любое демократическое правительство расширяет круг своих прерогатив самим фактом длительного пребывания у власти. Время работает на него; из всех несчастий оно извлекает выгоду; находясь в плену своих страстей, люди помогают ему, даже не догадываясь об этом. Поэтому можно сказать, что чем старше демократическое общество, тем более централизовано в нем управление.
484
Все это позволяет нам понять, что нередко происходит в демократических обществах, где люди, столь болезненно относящиеся к любым начальникам, спокойно воспринимают власть хозяина и могут быть одновременно и гордыми, и рабски угодливыми.
Ненависть людей к привилегиям возрастает по мере того, как сами привилегии становятся более редкими и менее значительными. Можно сказать, что костер демократических страстей разгорается как раз тогда, когда для него остается все меньше горючего материала. Я уже указывал на причины этого феномена Неравенство не кажется столь вопиющим, когда условия человеческого существования различны; при всеобщем единообразии любое отклонение от него уже вызывает протест, тем больший, чем выше степень этого единообразия. Поэтому вполне нормально, что стремление к равенству усиливается с утверждением самого равенства: удовлетворяя его требования, люди развивают его.
Постоянная и все возрастающая ненависть, которую испытывают демократические народы к малейшим привилегиям, странным образом способствует постепенной концентрации всех политических прав в руках того, кто выступает единственным представителем государства. Государь, возвышающийся обязательно и безусловно над всеми гражданами, не вызывает ничьей зависти, при этом каждый еще считает своим долгом отобрать у себе подобных все прерогативы и передать их ему.
Человек времен демократии с крайним отвращением подчиняется своему соседу, которого считает равным себе; он отказывается признавать его более просвещенным, чем он сам; он не верит в его справедливость и ревниво относится к его власти; он его опасается и презирает; ему нравится постоянно напоминать своему соседу об их общей подчиненности одному и тому же хозяину.
Любая центральная власть, следуя этим естественным инстинктам, проявляет склонность к равенству и поощряет его, поскольку равенство в значительной мере облегчает действия самой этой власти, расширяет и укрепляет ее.
Можно также утверждать, что любое центральное правительство обожает единообразие. Единообразие избавляет его от необходимости издавать бесконечное количество законов: вместо того чтобы создавать законы для всех людей, правительство подгоняет всех людей без разбора под единый закон. Таким образом, правительство любит то же, что любят граждане, и ненавидит то же самое, что и они. Это единство чувств, которое у демократических народов выражается в сходстве помыслов каждого индивидуума и правителя, устанавливает между ними скрытую, но постоянную симпатию. Правительству за присущие ему склонности прощаются его ошибки; доверия народа оно лишается лишь в периоды эксцессов и заблуждений, однако это доверие быстро восстанавливается при очередном обращении к народу. Граждане в демократическом обществе часто испытывают ненависть к конкретным представителям центральной власти, но они всегда любят саму эту власть.
Итак, двумя различными путями я пришел к одной и той же цели. Я показал, что равенство утверждает в людях идею централизованного, единого и сильного правительства. Я показал, что оно вызывает в людях склонность к такому правительству. Именно к такой форме проявления стремятся сегодня народы. К этому их ведет естественная потребность душ и сердец, поэтому если они сами не будут себя сдерживать, то обязательно к нему придут.
Я считаю, что в грядущие века демократического развития личная независимость и местные свободы всегда будут искусственно поддерживаться. Естественным способом правления станет централизация*.
Глава IV О НЕКОТОРЫХ ЗАКОНОМЕРНЫХ И СЛУЧАЙНЫХ ПРИЧИНАХ, КОТОРЫЕ ВЕДУТ ДЕМОКРАТИЧЕСКИЕ НАРОДЫ К ЦЕНТРАЛИЗАЦИИ ВЛАСТИ ЛИБО ПРЕПЯТСТВУЮТ ЭТОМУ
Все демократические народы непроизвольно стремятся к централизации власти, однако стремление это у разных народов различно. Оно зависит от своеобразия условий,
485
могущих ускорить либо замедлить естественное развитие общества. Условия эти весьма многочисленны, поэтому остановлюсь лишь на некоторых.
У людей, которые, прежде чем стать равными, имели длительный период свободного развития, инстинкты свободы в определенной степени заглушают инстинкты равенства. Поэтому, несмотря на то что центральная власть расширяет свои привилегии, в этом обществе частные лица никогда полностью не теряют свою независимость.
Когда же равенство начинает развиваться в стране, народ которой либо вовсе не знал свободы, либо слишком долго жил вне ее, как это имеет место в странах Европы, то давние привычки народа быстро и самым естественным образом соединяются с привычками и доктринами нового общественного устройства, и тогда централизация власти происходит сама собой. Государство с поразительной быстротой аккумулирует власть и разом достигает крайних пределов своего могущества, в то время как граждане его моментально становятся в высшей степени беззащитными.
Англичане, которые три века тому назад в безлюдных просторах Нового Света основали демократическое общество, еще у себя на родине приобрели навыки участия в общественной жизни: они знали суд присяжных, свободу слова и прессы, индивидуальную свободу, они были знакомы с идеей закона и знали, как к нему прибегнуть. Институты свободы и мужественные нравы, перенесенные в Америку, помогли им отстоять независимость нового государства.
У американцев, следовательно, свобода старше равенства, которое относительно молодо. В Европе, напротив, равенство, порожденное абсолютной властью и находившееся под контролем монархов, вошло в обиход народов намного раньше, чем они познакомились с идеей свободы.
Я утверждал, что в демократических обществах правительство естественным образом представлялось человеческому разуму в виде единой и централизованной власти и что понятие промежуточной власти не воспринималось ими. Это в особенности относится к тем демократическим нациям, в которых принцип равенства одержал победу в результате насильственной революции. Когда классы, управлявшие местными делами, были внезапно сметены революционной бурей, растерянная масса народа, не имевшая еще ни организации, ни опыта, необходимых для управления этими делами, обратила свой взор на государство, доверив ему все дела и бразды правления. Централизация стала в какой-то степени необходимостью. Нет надобности ни восхвалять, ни порицать Наполеона за то, что он сосредоточил в своих руках всю административную власть: с исчезновением дворянства и высшей буржуазии она перешла к нему сама собой. Наполеону было бы столь же трудно отказаться от власти, как и взять ее. Американцы никогда не сталкивались с подобной необходимостью; не испытав революции и имея изначальный опыт самоуправления, они никогда не чувствовали необходимости даже кратковременно возлагать на государство
