можешь нас мучить из-за зла, которое причинил тебе тот негодяй. У тебя есть родные, друзья, которые тебя жалеют, которые тебя уважают. Разве ты не хочешь жить для них?
Глаза Мелиды были открыты, но она не сделала ни одного движения и. казалось, не слышала.
В этот момент миссис Ивенс удалось встать с постели.
– О Господи! Разве ей еще хуже? – воскликнула она, устремляясь к Мелиде, которую она приподняла с постели.
Молодая девушка тяжело вздохнула.
Мать поцеловала ее в лоб и тихо опустила обратно на кровать.
– Мамочка, успокойся хотя бы из жалости к ней, – повернулась к матери Эмерод. – С ней же только что был обморок! Малейшее волнение может оказаться роковым для нее!
Миссис Ивенс упала на стул.
Доктор снова взял руку Мелиды и пристально посмотрел ей в лицо, словно желая изучить каждую черточку.
Было ли это горестное оцепенение или стремление найти какой-то симптом болезни на лице своего ребенка?..
Миссис Ивенс и Эмерод не осмеливались расспрашивать.
Мрачное молчание воцарилось в каюте. Его прерывали только сдавленные рыдания миссис Ивенс.
Несколько минут Эмерод, наклонившись, прислушивалась, дышит ли еще ее сестра.
Вдруг Мелида вновь пришла в себя. Ее щеки немного порозовели. Она открыла глаза и, глядя на Эмерод, громко сказала с нежностью:
– Сестра!
– Она спасена! – воскликнула Эмерод, не в силах справиться со своим волнением.
Доктор встал и сделал знак жене следовать за собой.
Когда они очутились в маленьком коридорчике перед каютами, Ивенс взял руку жены в свои.
– Выслушай меня, мой друг, – обратился он к ней дрожащим голосом. – Надо мужаться. Господь скоро подвергнет нас жестокому испытанию.
– Я не понимаю тебя, – она побледнела, как смерть. Ивенс сделал над собой усилие и глухим голосом произнес:
– Мелида умрет.
Миссис Ивенс упала бы навзничь, если бы он не подхватил ее. Он усадил ее на маленькое канапе и стал перед ней на колени.
Удар так жестоко поразил сердце бедной матери, что она стала совершенно инертной. Она не могла ни плакать, ни говорить.
Это спокойствие испугало доктора.
– Я могу ошибиться, – сказал он, обнимая жену и пытаясь вернуть ей на некоторое время надежду, которой у него не было.
Когда Мелида увидела, что за отцом закрылась дверь каюты, она приподнялась и, опершись на локоть, сделала знак Эмерод подойти поближе.
– У меня есть к тебе просьба, – сказала она. – Дай мне ножницы.
Эмерод глядела на нее с удивлением.
– Ты хочешь отказать в последней моей просьбе? Эмерод подала ей ножницы.
Мелида зажала одну из своих светлых кос между лезвиями.
– Не делай этого! – закричала Эмерод, останавливая ее.
– Дай мне их отрезать, – ответила Мелида. – Если я выживу, они отрастут снова. Если же я умру, пусть он знает, что я отрезала их для него.
Эмерод не нашлась, что сказать.
Лязгнули ножницы, но обессиленная этим напряжением Мелида уронила голову на подушку и испустила такой горестный вздох, что Эмерод сочла его последним.
– Она бросилась к двери, крича:
– Отец! Отец!
Доктор вбежал к ней в сопровождении миссис Ивенс, которую голос дочери привел в себя.
У Мелиды была одышка. Судорожно вздымалась ее грудь под простыней.
– Начинается агония, – сказал доктор.
Две женщины упали на колени и со слезами молились.
Слышались только неясные прерывистые звуки, которые знакомы тем, кто томится в тягостном ожидании возле постели умирающего дорогого существа.
Это предсмертное хрипение не забудешь, если слышал его хоть раз.
