исключением, конечно, тех насекомых, червей и бацилл, которые сквозь нее проникают. Тайный советник, профессор Черни, вполне убедительно доказал, что дети, в первые годы своей жизни питаясь бананами, лучше развиваются. Бью, бьешь, разбиваем.
По Алексу гуляет ветер; на углу, где универмаг Тица, дует со всех сторон. Брр! Мерзость! Ветер, ветер… Несется меж домов, врывается в котлованы, не дает покоя. Хорошо бы укрыться в теплой пивной, да где уж там, ветер и в карманах свистит. А жизнь идет своим чередом — не зевай, пошевеливайся, погода не для прогулок. И вот с утра спозаранку тянутся к Алексу рабочие — из Рейникендорфа, из Нейкельна, из Вейсензее. Холодно ли, тепло ли, ветрено или тихо, — каждый день все то же: наливай кофе, завертывай бутерброды, пора на работу, наше дело — трудиться до седьмого пота, а там, наверху, сидят трутни, спят на пуховиках и высасывают из нас последние соки.
У Ашингера на Алексе большое кафе. Нет у тебя пуза — можешь нагулять, а есть — можешь увеличить по желанию. 'Природу не обманешь! Тот, кто пытается улучшить искусственными примесями качество хлебобулочных изделий, выпекаемых из испорченной муки, — обманывает себя и потребителя. У природы свои законы, она не терпит насилия! Почти во всех цивилизованных странах здоровье населения подорвано — это печальный результат потребления недоброкачественных продуктов питания, подвергающихся химической обработке'.
'Колбасные изделия высшего качества, с доставкою на дом. На ливерные и кровяные колбасы цены снижены'.
А вот интересный журнал, спешите купить — вместо одной марки только двадцать пфеннигов. 'Брачная газета', пикантного содержания, только за двадцать пфеннигов. Продавец попыхивает сигарой, на голове у него морская фуражка. Бью, бью, бью…
Из восточных районов города, из Вейсензее, Лихтенберга, Фридрихсхайна, с Франкфуртераллее выезжают на Ландсбергерштрассе желтые трамваи и взапуски бегут к Алексу. № 65 идет от Центрального скотопригонного двора по Большому кольцу — от Веддингплац до Луизенплац, № 76 — из Хундекеле до Хубертусаллее. На углу Ландсбергерштрассе закрылся универмаг Фридриха Гана — устроили распродажу, все вывезли подчистую, а теперь собираются отправить и самый дом к праотцам, Сейчас тут остановка трамвая и автобуса маршрута № 19. А дом, где был магазин канцелярских принадлежностей Юргенса, уже снесли, и на его месте красуется сейчас дощатый забор.
У забора сидит старик с медицинскими весами. Проверяйте свой вес! Всего — 5 пфеннигов.
О возлюбленные братья и сестры, кишмя кишащие на Алексе, остановитесь на минуту и загляните в щель в заборе рядом с упомянутыми весами: на том месте, где недавно еще был богатый магазин Юргенса, вы увидите груду щебня. А универмаг Гана еще стоит. Безлюдный, опустевший, выпотрошенный, только какие-то красные лоскутки и бумажки прилипли к стеклам витрин. Из праха рожден, и прахом станешь; стоял здесь когда-то прекрасный дом, а ныне никто и не вспомнит о нем. Так погибли Рим, Вавилон, Ниневия, Ганнибал, Цезарь, все пошло прахом, помните это. Позвольте, позвольте, во-первых, в наши дни производятся раскопки этих городов, — посмотрите, вот иллюстрации в последнем воскресном номере газеты, а во-вторых, эти города выполнили свою миссию и их сменили другие. Так было, так будет. Ведь не станете же вы горько оплакивать свои старые брюки, когда заносите их до дыр. Просто пойдете и купите новые. На том мир стоит!
На площади безраздельно властвует полиция. Она представлена здесь в нескольких экземплярах. Каждый 'экземпляр' с видом знатока поглядывает то в ту, то в другую сторону. Правила уличного движения он знает наизусть, будьте покойны. На ногах у него краги, справа висит резиновая дубинка; вот он поднимает руки и вытягивает их в направлении с запада на восток: север и юг пусть обождут, а восток переливается на запад и запад на восток. Затем 'экземпляр' автоматически переключается, и уже север переливается на юг, а юг на север. Мундир у шупо скроен в талию, сидит как влитой. По знаку 'экземпляра' через площадь бегут по направлению к Кенигштрассе человек тридцать всякого звания, часть из них оседает на площадке у остановки трамвая, а другие благополучно достигают противоположной стороны площади и идут дальше по дощатому настилу' Столько же людей двинулось им навстречу с запада на восток; и здесь никто не пострадал, все благополучно доплыли до противоположной стороны.
Тут и мужчины, и женщины, и дети, детей большей частью ведут за руку. Перечислить их всех и описать судьбу каждого очень трудно. Это можно сделать лишь в отношении некоторых. Ветер всех прохожих осыпает снежной крупой. Лицо человека, идущего с востока, ничем не отличается от лиц тех, кто идет с севера, запада или юга, да, кроме того, эти люди часто меняются ролями: те, что в данный момент идут через площадь к Ашингеру, час спустя могут оказаться перед пустым универмагом Гана. И точно так же поток людей, идущих с Брунненштрассе к Янновицкому мосту, сливается с встречным потоком. Конечно, многие сворачивают и в сторону, с юга на восток, с юга на запад, с севера на запад, с севера на восток. Все они похожи друг на друга — и пешеходы и пассажиры в автобусах или трамваях. Те только сидят в разных позах да увеличивают вес вагона, обозначенный на его наружной стенке. Кто заглянет им в душу? — Темна вода в облацех… А если б даже и заглянуть — кому от этого польза? Скажете, новую книгу можно было бы написать? Да ведь и старые-то не идут; в 1927 году сбыт книжной продукции понизился по сравнению с 1926 годом на столько-то процентов. Итак, будем рассматривать этих людей лишь как частных лиц, заплативших по двадцати пфеннигов за проезд, за исключением владельцев месячных проездных билетов и учащихся, с которых берут только по десяти пфеннигов: и вот они едут — каждый живым весом от пятидесяти до ста кило, в одежде, с сумочками, пакетами, ключами, шляпами, искусственными челюстями и бандажами от грыжи; проезжают через Александерплац и сохраняют до конца поездки таинственные длинные полоски бумаги, на которых напечатано: Маршрут № 12, Сименсштрассе Д,А, Гоцковскиштрассе С,В, Ораниенбургские ворота С,С, Котбуские ворота А. Таинственные письмена! Кто разгадает их, кто смысл их распознает? Три слова заветных тебе назову… А билетики эти прокомпостированы четыре раза в определенных местах, и на них значится на том же самом немецком языке, на котором написаны библия и гражданский кодекс: 'Годен на одну поездку в одном направлении, одним маршрутом, без права пересадки'.
Люди читают газеты различных направлений, сохраняют равновесие благодаря своему ушному лабиринту, вдыхают кислород, тупо глядят друг на друга; одни испытывают боль, другие — нет, одни думают, другие — нет, одни счастливы, другие несчастны, есть и такие, что ни счастливы, ни несчастны.
А копер все бухает — бум, бум, бью, бью, забью, ну-ка еще одну сваю… Жужжание разносится по площади — это у полицейпрезидиума что-то клепают, сваривают, в другом месте бетономешалка вываливает готовый бетон. Господин Адольф Краун, дворник, давно уже любуется ее работой. Внимание его приковала автоматическая загрузка песка в бетономешалку. Ишь ты, поди ж ты! Он напряженно следит, как вагонетки с песком медленно поднимаются на дыбы, застывают на секунду в вертикальном положении и трах — опрокидываются, не угодно ли? А что, если бы человека так же вывалили из постели, ногами вверх и головой вниз, не поздоровилось бы ему, пожалуй!.. Им поди все равно, что песок, что человек…
У Франца Биберкопфа снова рюкзак за плечами, он снова торгует газетами. Квартиру он переменил. И стоит он теперь не у Розенталертор, а на Алексе. Франц уже в полной форме — орел мужчина, рост— 1,80 см.; правда, он убавил в весе, зато чувствует себя бодрее. На голове синяя фуражка газетчика.
'Тревожные дни в рейхстаге!', 'Правительственный кризис!', 'Слухи о перевыборах в марте, в апреле перевыборы неизбежны', 'Куда ты идешь, Иозеф Вирт?..', 'Забастовка в Центральной Германии продолжается, предстоит образование арбитражной камеры', 'Грабители на Темпельхерренштрассе'.
Лоток Франца у выхода из метро на Александерштрассе против кинотеатра 'Уфа'. На этой стороне оптик Фромм открыл новый магазин. Франц попал в эту сутолоку, поглядел на уходящую вдаль Мюнцштрассе и сразу подумал: 'А ведь евреи мои где-то поблизости живут, как же, помню, — тогда это со мной в первый раз приключилось. Надо бы как-нибудь к ним заглянуть, могут разок купить у меня 'Фолькишер беобахтер'. Почему бы и нет? Только купили бы, а там пусть что хотят, то и делают с газеткой'.
При этой мысли Франц ухмыляется. А забавный был тот старый еврей в шлепанцах. Он оглядывается кругом, пальцы у него закоченели от холода; рядом с ним торгует какой-то маленький горбун с кривым носом — перебили наверно. 'Тревожные дни в рейхстаге', 'Правительственный кризис', 'Дом № 17 по Хеббельштрассе вот-вот обрушится — жильцы выселены', 'Кошмарное убийство на рыболовном судне', 'Бунтовщик или сумасшедший?'
