женщинами, которые жили на одной улице, виделись каждый день, но не могли даже ненадолго прервать беседу: одна все уговаривала, другая все отнекивалась. Так влюбленный преследует возлюбленную, так охотник загоняет дичь. На первых порах они писали друг другу немного. Но постепенно вошли во вкус. Почувствовали особую прелесть в этой переписке, благодаря которой каждая из них могла играть в дружбу, ухаживания и любовь, даже когда другой не было рядом. Это вызывало какое-то необычное волнение, сладостное ощущение тайны; отчасти сознательно, отчасти бессознательно каждая из них и тут исполняла свою привычную роль: Грета преследовала, подманивала, старалась поймать Элли, занять место ее мужа, а та вовсю играла, всем своим видом показывая, что ее можно поймать, можно приручить. Вроде бы эта переписка была нужна им для того, чтобы поддерживать друг друга, интриговать против мужей, но по большому счету она просто помогала им забыться. Помогала подбадривать и утешать друг друга, обманывать всех остальных. От этой переписки было уже рукой подать до новых тайн.
Мать Греты была на их стороне. Элли была с ней нежна и ласкова. Она говорила, что фрау Ш. - ее вторая мама. Фрау Ш. тоже терпеть не могла мужа Греты; дочь была ее единственным достоянием, а он плохо с ним обращался. Она ревностно и чутко следила за тем, как дочь сражается с мужем, чувствовала себя отвергнутой, когда отвергали ее дочь. От негодования она по-матерински еще сильнее прижимала ее к себе. Нельзя сказать, что это было так уж неприятно; дочь, это единственное ее достояние, снова целиком принадлежала ей. Теперь в их полку прибыло — появилась Элли, подруга дочери. Ей выпала такая же судьба, как и Грете. Теперь они втроем отгородились от мужчин, скрепив свой союз взаимной нежностью. Все трое были заодно, как бы не разнились их чувства друг к другу. Вместе им было хорошо, теперь они чувствовали себя в три раза уверенней в этом противостоянии грубым мужьям.
Как-то Грета Бенде написала Элли: «Когда вчера в девятом часу я стояла у окна и ждала тебя, мать сказала мне: взгляни на эти три тюльпана. Вот как они крепко стоят вместе, так и мы втроем, ты, я и Элли, будем крепко держаться друг за друга и биться до тех пор, пока все вместе не одержим победу».
Такую игру они вели друг с другом. И вдруг Грету охватила какая-то сладостная лихорадка, причиной которой была Элли. Мало-помалу, далеко не сразу эта лихорадка передалась и самой Элли. Их тайные отношения, которые поначалу были просто заговором против мужей, зашли слишком далеко. Они еще скрывали друг от друга, и каждая скрывала от себя, что их связывало уже совсем другое. Там грубые мужья, там нужно защищаться от их звериных посягательств, а тут в промежутках и после всего этого — такая нежность, проникновенность, чуткость. Так мать кутает младенца. Элли резвилась, веселилась, была ласкова с Гретой. А страстная подруга успокаивала ее, сжимала ей руку, привлекала к себе. Что правда, то правда: еще никогда прежде нежность не казалась Элли такой манящей. Для Греты она была ласковым и озорным котенком. Теперь ее ловили и тискали, не спрашивая, хочет она этого или нет. Это ее неприятно удивило. Она искала себе оправдания, винила во всем грубияна мужа, из-за которого началась вся эта дружба с Гретой. Она сама не знала, почему так стыдится этих тайных отношений. К тому же, из-за этого она чувствовала себя еще слабее мужа. Поэтому иногда она начинала перечить Грете, а та не могла взять в толк, в чем тут дело. Но бывало и так, что от чувства вины и стыда за то, что она связалась с Гретой, она злилась на мужа, чтобы перебить этот стыд, иной раз по наитию, иной раз с каким-то смутным чувством: это все из-за него, если бы не он, до такого бы не дошло. И после каждого скандала она все отчаяннее кидалась к Грете: она хотела быть с ней и только с ней, она имела право с ней быть. Чувство к подруге исподволь зрело и, как полип, обрастало другими переживаниями.
Линк вкалывал, пытался помириться с женой, опять с ней скандалил, напивался. Сам этот порядок не менялся, только градус возрастал. Главное — он вернул жену домой, ее родители — за него, так что теперь она об него зубы обломает. В постели он обращался с ней по-прежнему: она терпела все это, но омерзения, отвращения и негодования даже не скрывала. Она хотела избавиться от этих чувств, которые он раскрыл в ее душе, хотела позабыть о скандалах и диких выходках, выпутаться из сетей ненависти.
Она так волновалась из-за мужа и подруги, что у нее голова шла кругом. Она бежала к подруге, чтобы успокоиться. О доме своем она и думать забыла. Когда муж поутру говорил ей, что нужно сделать по хозяйству, и давал ей разные мелкие поручения, она тут же все забывала от рассеянности, да и не хотела об этом думать. Ей приходилось записывать на память его просьбы. Он видел это и ему было приятно давать ей поручения, чтобы она думала о нем весь день, чтобы не рыпалась и сидела смирно. А потом вечером, вернувшись домой, он мог ей показать, где ее место. Ей было так страшно, когда он приходил, — чаще всего пьяный. Он впадал в бешенство, как безумец. Он уже не понимал, что перед ним его Элли. Он бесился просто потому, что чувствовал себя хозяином. То были остатки, обломки его страстной любви. Он крушил все, что попадалось ему под руку, хватал посуду, стол, плетеные стулья, белье, одежду. Она кричала: «Не надо со мной так строго! Я и так делаю все, что в моих силах. Как мне еще прикажешь это делать? Не надо мне все время долбить по мозгам! Ты же знаешь, что я этого не выношу!» Он: «Башкой надо думать!» Она: «Слушай, силой ты ничего не добьешься — лучше добром. Будешь дальше издеваться, я за себя не ручаюсь. Еще немного, и мое терпение лопнет».
— Ты, мелюзга! Да на что ты годишься. Вот резиновая дубинка. Это тебе поможет!
Как она ненавидела своего мужа! Она отправляла родителям злобные письма, которые они отсылали ей обратно. Пусть знают, какая у них тут жизнь. Она так плохо о нем заботится, что скоро он сам от нее сбежит. Она только жрать ему дает, и все. Она его так ненавидит, что ей хочется плюнуть ему в рожу, когда она его видит. Пусть себе вкалывает, чтобы платить за квартиру и ее содержать. Все равно она скоро от него сбежит и все с собой заберет — и кровать, которую он купил, и постельное белье, подаренное его матерью. Жену никто не обвинит в воровстве.
Хотя ее охватывала ненависть, да и сама она старалась потопить себя в ненависти, кипятилась она больше на словах, чем в душе: она пыталась как-то оправдать свою любовь к Грете, в которой не смела признаться ни другим, ни себе самой. Она нарочно говорила так, чтобы скрыть свои чувства от Греты. Элли раздирали противоречия; от этого внутреннего разлада, который она ощущала каждый день, стоило ей встретиться с Гретой, у нее внутри все буквально зудело. О Линке Элли говорила с Гретой каждый день, но ей все время приходилось что-то из себя строить, сгущать краски, а нередко и перевирать; она не хотела признаваться в том, что у нее еще сохранилась привязанность к Линку. Она вела какую-то двойную жизнь. Все эти метания были ей не по душе.
Но все решилось само собой, по крайней мере, на первое время. Между женщинами вспыхнула любовь. Бесхитростные уверения в вечной дружбе, взаимное утешение, поцелуи, объятия, сидение на коленях — все это закончилось физической близостью. Грета, чувственная, страстная Грета первая трепетно отдалась этой страсти. Поначалу Элли была для нее ребенком, которого следовало оберегать. Теперь она была в восторге от своего маленького решительного любовника. Она отвела ей исключительно мужскую роль. Роль мужчины, который любил ее и принимал ее любовь; прежде ей не везло с мужчинами, особенно с мужем. Теперь ее мужем стала Элли. И Элли должна была без конца заверять Грету в том, что любит ее. Сколько бы она ни клялась в любви, сколько бы ни приводила доказательств, Грете все было мало. Элли поддалась на это сознательно, лишь бы отделаться от Линка. Попав на сексуальную почву, ее жажда деятельности, ее мужская решительность достигли опасного размаха.
После всего она чувствовала себя увереннее и ощущала, что они принадлежат друг другу. Ей, конечно, было стыдно, но чувство вины она вымещала на муже. Теперь она сопротивлялась ему еще яростнее. Она не лгала, когда говорила и писала Бенде, что часто отказывает мужу в близости, и ему приходится брать ее силой.
В то время, к концу двадцать первого года, стоило Элли и Линку зацепиться языками, как между ними начиналась потасовка. Он был сильнее ее; от его ударов на голове у нее оставались шишки и ссадины. Она показалась санитетсрату доктору Л., который официально засвидетельствовал следы побоев.
Между собой они с Гретой уже решили, что ей нужно развестись с Линком. Все чаще, словно опьяненные, говорили они о том, как чудесно заживут втроем в одной квартире: мать, Элли и Грета. Так что в голове у Элли прочно засела мысль о разводе. Она хотела одного: действовать, решительно, по-мужски, чтобы показать подруге, как сильно она ее любит. На мужа она вообще перестала обращать внимание. Накануне Рождества он работал еще и по ночам — два раза по тридцать четыре часа. А она бегала к Грете. Муж Греты уже говорил Элли, что он запрещает ей к ним приходить; не нравились ему эти женские посиделки и болтовня. Линк тоже не хотел, чтобы Элли водилась с Гретой. Линк не верил, что Элли бегает к
