по тому, как на ее останках лежали камни, но к тому моменту, как прибыли стражи порядка, подростки, которые ее нашли, разобрали все камни: девушка, которая слышала ночью женские стоны и плач, билась в истерике и требовала, чтобы они выпустили бедную женщину, так что ее скелет освободили от камней полностью.
Полиция опросила подростков.
Я просмотрел их имена и задался вопросом, что интересного смогу найти про них в Интернете. Я направился к лестнице, чтобы подняться в кабинет. И тут в парадную дверь ворвалась Тесса. Она на полной скорости подскочила ко мне и повисла у меня на шее, обхватив за пояс ногами.
— Спасибо, спасибо, спасибо! — повторяла она, осыпая поцелуями мое лицо.
Я понятия не имел, чем вызван ее восторг, но мне все это нравилось. Она еще в том возрасте, когда притворяться не умеют и поэтому честно и открыто выражают свои чувства.
— Ты о чем? — улыбнулся я.
Стопка материалов об убитой женщине выпала у меня из рук и рассыпалась по полу. Я бы хотел, чтобы страницы провалились в щели. Пусть тут и остаются...
— За что спасибо? — Я немного отстранил Тессу и снова смог дышать.
— За гнома!
Я решительно не понимал, о чем речь. Когда мы покупали садовые статуи, мы немало времени проспорили о том, брать или не брать гнома. Я выступал категорически против. Когда я учился в первом классе, мы с Джонни Фостером подрались, и он заявил, что я похож на гнома. Я впервые слышал это слово и потому спросил у школьной библиотекарши, что это такое. Она дала мне книжку. То, что я увидел, мне не понравилось.
По правде сказать, я боялся, что Тесса так хочет гнома в саду потому, что ей нравлюсь я.
Я отцепил от себя Тессу, поставил ее на пол и принялся собирать бумаги.
— А это кто? — спросила она, глядя на фотографию воссозданного лица. Как и большинство детей, Тесса экономила силы для игр и поэтому не помогала мне.
— Просто какая-то женщина. — Я засунул бумаги обратно в конверт. — О'кей! — Я повернулся к Тессе. — Так что все это значит?
— Ты же купил самую большую статую гнома на свете и поставил ее в саду. Он замечательный! Мне страшно нравится. Спасибо!
Я протянул Тессе руку, и мы вместе вышли в сад.
Она сказала правду.
В теньке, на одной из парковых скамеек, которые починил Нейт, сидел некто, кого легко можно принять за гнома: пяти с небольшим футов росту, с большой головой, мощным торсом и короткими крепкими руками и ногами. Его широко раскрытые глаза смотрели невидящим взглядом, а рот слегка приоткрылся. Глаза у него были огромные, с густыми ресницами, широкий нос — плоский на конце, губы полные, огромные уши плотно прижаты к голове, а черные с проседью волосы заплетены в косу... Тесса подергала меня за руку:
— А он совсем как настоящий, правда?
Я позволил ей завести меня за кусты, чтобы осмотреть остальную часть гнома. Он был одет в зеленые штаны, поношенную желтую рубашку и пурпурный жилет, усеянный сотнями эмалевых значков с разными насекомыми. Мечта энтомолога.
Тесса подошла поближе, чтобы, рассмотреть диковинное существо, а я стоял на месте как вкопанный. Это не статуя, это живой человек. И он спит здоровым крепким сном. Да, он сидит на скамейке абсолютно прямо, его глаза широко раскрыты, но он все равно спит.
В глубине души я знал, что надо сказать Тессе, что он живой и что ей лучше отойти, но я не мог пошевелить и пальцем. Разумеется, я узнал его, хотя мы никогда не встречались лично.
Тесса потрогала его за щеку. Он не шелохнулся, но я понял, что он в мгновение ока пробудился. В глазах зажегся огонек. Он посмотрел на меня.
— Здравствуй, сын, — сказал мой отец.
— Здравствуй, братец, — сказал кузен Ноубл, выходя из-за кустов.
Они оба смотрели на меня и улыбались.
Глава 14
Джеки
Мне хотелось только одного — быть с Расселом. С ним мне было хорошо, как никогда в жизни.
Меня всегда обвиняли в том, что я злая. Столько моих знакомых женщин принимались играть в психотерапевта и говорили, что весь мои сарказм происходит оттого, что у меня внутри скопилось слишком много злости!
С этим я еще могла согласиться, но я была категорически против, когда они заявляли, что мне просто нужно «выпустить все наружу». Они огорчались, когда я отказывалась рассказывать им свои самые сокровенные тайны. Уверена, они считали, что я не играю в девчачью игру по девчачьим правилам, потому что одно из правил гласило: все должны рассказывать всем всё. Правда же заключалась в том, что моя злость не имела причин. Самое плохое из того, что со мной произошло, на самом деле не так уж и плохо, и я чувствовала себя виноватой за то, что эта злость во мне вообще есть. Когда я училась в старшей школе, моя лучшая подруга (в том городе) призналась мне, что ее отец по ночам забирается к ней в постель и «делает это» с ней. Она заставила меня поклясться, что я никому не скажу, но я нарушила слово и рассказала папе. Когда пыль, поднятая отцом, немного улеглась, мы уехали.
Нет, в глубинах моей души не таилось ничего, что могло бы рождать во мне гнев. Просто большую часть детства меня разрывало на части: я обожала отца, но все равно злилась на него за то, что он не рассказывает мне правду. Когда я подросла и больше узнала об этом мире, я поняла, что должно было произойти нечто поистине ужасное, чтобы отец вот так схватил меня и увез на край света. Единственное, чего я хотела, так это чтобы он рассказал мне, что именно.
Но сколько бы я ни намекала ему, что хочу узнать про маму или тетю, о которых он упоминал, папа либо бормотал что-то невразумительное, что шло вразрез с тем, что он говорил раньше, либо просто умолкал и замыкался в себе. Меня это просто бесило! Бесило особенно потому, что обо всем остальном мы могли поговорить спокойно и откровенно. Когда я подросла, мои подружки стали торжественно просвещать друг друга насчет птичек и пчелок. Я пришла домой и выложила все папе, слово в слово, и он объяснил, что в этом рассказе правда, а что ложь.
Потом девчонки ужасались: «И ты говорила про это с папой?!»
Но моего отца ничто не смущало. Как-то раз он сказал: «Когда-то я был обычным человеком. Как и отцы твоих подружек, стеснялся говорить о сексе и прочих интимных делах, но когда пройдешь через то, через что прошел я, начинаешь смотреть на жизнь по-другому».
Естественно, я спросила, что он имеет в виду. Через что он прошел? И он, естественно, не ответил.
Так что мне приходилось сдерживать гнев на отца за то, что он отказывался рассказывать мне о прошлом. И мне пришлось засунуть поглубже обиду на то, что мы с ним были одни в целом мире. Никаких привязанностей. Как же я завидовала подругам: у них были настоящие семьи! Я грезила о грандиозных рождественских ужинах, когда за столом собираются пятьдесят человек родственников. Я жадно слушала, как мои подруги описывали весь «кошмар» семейных праздников: как этот кузен сотворил такую-то ужасную вещь, а тот дядя довел маму до слез, а эта тетя надела платье, которое шокировало всех... Для меня эти рассказы звучали как музыка.
Мой отец был настоящим одиночкой. Они бы с Фордом быстро нашли общий язык. Могли бы, например, вместе прятаться от мира в книги. Мой отец любил давно умершую Генриетту Лейн, а Форд — свою покойную жену. То, что ее скульптурный портрет довел его до слез, ясно говорило о том, как сильно
