— Расскажи мне что-нибудь.
И я уважил его просьбу.
После ужина я сказал Ноублу, что хочу с ним поговорить. Я желал услышать правду о том, что происходит. Я знал его слишком хорошо и слишком давно, а потому подозревал, что он что-то задумал. Мы взяли упаковку пива и поднялись ко мне в кабинет, где могли поговорить по душам, как мужчина с мужчиной.
— О'кей, выкладывай, почему ты здесь и чего от меня хочешь, — сказал я. — И прежде чем соврать, подумай дважды, с кем разговариваешь.
— Враки — это твой конек, — ответил Ноубл, правда, тихо и робко, и я не обиделся.
Меня так просто не проведешь. Ноубл — взрослый, здоровый мужчина. Даже если он и отсидел несколько раз в тюрьме, он все равно может без труда найти работу, тогда что привело его сюда? Почему он приехал ко мне? Ноубл оправдывал свое имя. Он гордый, и я предполагал, что мне придется потрудиться, чтобы выяснить, что у него на уме.
Мне не сразу удалось его разговорить, но когда это наконец произошло, я испугался, что он уже никогда не заткнется.
Он встал с дивана и навис надо мной, сверкая глазами.
— Я здесь потому, что ты сломал мне жизнь. Ты мне задолжал.
— А как мне это удалось? — холодно спросил я, удерживая собственный гнев в узде. Какая вопиющая неблагодарность! Я никогда не считал, сколько денег потратил на образование многочисленных племянников и племянниц, в том числе и отпрысков Ноубла, законных и незаконных, но это немалая сумма.
Он продолжал сверлить меня взглядом.
— Я был счастливым человеком. Ребенком я любил возиться с дядьками и обожал отца. И знаешь что? Оглядываясь назад, я думаю, что мы с тобой здорово проводили время. Да, мы частенько задавали тебе трепку, но такой сноб, как ты, вполне этого заслуживал. Ты всегда смотрел на нас сверху вниз.
Он замолчал, ожидая, что я что-нибудь отвечу, но что я мог сказать? Отрицать, что смотрел на них свысока? Чувство собственного превосходства всегда было моей единственной зашитой.
— Когда ты уехал в колледж, я радовался, что больше никогда тебя не увижу, но знаешь что? Я скучал по тебе. Ты всегда нас смешил. Мы всегда умели управляться с ножиками и грузовиками, а ты единственный здорово управлялся со словами.
Он сделал глоток пива и улыбнулся своим воспоминаниям.
— Я страшно бесился, когда ты уезжал в колледж. Помнишь, как я проехался трактором по твоему чемодану? Ты ехал посмотреть мир, а у меня была беременная подружка, и ее отец грозил пристрелить меня, если я на ней не женюсь. Тебе известно, что к двадцати одному году я дважды женился и дважды развелся, и наплодил троих детей, которых нужно было кормить и одевать? А ты в это время учился в колледже и гулял с городскими девчонками.
Ноубл снова пригубил пиво и уселся на другом конце дивана. Его злость утихла. Мы были просто мужчинами на пороге зрелости, которые предаются воспоминаниям.
— А потом ты опубликовал книгу, и все тетки ее прочитали и сказали, что она про нас. Только ты описал нас так, будто мы ужинаем падалью с дороги. Жена дяди Клайда сказала: «Я не знаю, о ком он говорит, но точно не о нас». И после этого мы дружно решили, что ты нас совсем не помнишь, а поэтому выдумал каких-то людей и пишешь себе про них. — Ноубл скривился в улыбке. — Ты и представить не можешь, сколько раз меня спрашивали, не родня ли я «этому писаке», и знаешь, что я отвечал?
Он не стал ждать, пока я отвечу. Наверное, он уже достаточно ждал возможности высказать мне это все. По сути дела, не исключено, что он проделал весь путь сюда только для того, чтобы высказать все, что думает обо мне.
— «Нет». Я говорил им «нет». Каждый раз, когда кто-нибудь спрашивал, не родня ли я Форду Ньюкомбу, я отвечал: нет.
Я пытался философски отнестись к тому, что слышал, но он все-таки причинил мне боль. Каждый человек хочет, чтобы родные гордились им.
— Ты унизил нас перед всем миром, но это не самое страшное, что ты с нами сделал. Ты изменил наших детей. Моя дочка Ванесса, которая родилась сразу после твоего отъезда в колледж, — она такая же, как ты. Она даже внешне походила на тебя — пока ей не поправили нос. Она еще ребенком прочитала твою книжку и после этого решила не иметь с нами, Ньюкомбами, ничего общего. — Ноубл открыл еще одну банку пива. — Ты не представляешь, сколько позора я натерпелся из-за дочки. Поговаривали, что она твоя, а не моя. — Он взглянул на меня поверх банки. — Помнишь ее матушку? Малышку Сью Энн Хокинс? Ты не...
Разумеется, я помню Сью Энн Хокинс. Все молодые парни и несколько мужчин в возрасте в радиусе двадцати миль от е дома прошли через ее постель. Конечно, Ноублу про это никто не говорил: ни тогда, ни сейчас. Тогда мы все держали язык за зубами и в день свадьбы желали им счастья. Потом вся округа вздохнула с облегчением, когда девочка родилась с ньюкомбовским носом. От кого ей достался этот нос, от Ноубла, от меня или еще от кого-то из нашей многочисленной родни, неясно. Этот вопрос не обсуждался даже вполголоса — все боялись легендарного правого хука Ноубла.
Ноубл взмахнул рукой.
— Нет, не отвечай. Девчонка поклялась, что у нее, кроме меня, в жизни никого не было, и если б я ей не поверил, я б ни за что на ней не женился, невзирая на ружье ее папаши. Но если она была такая непорочная, почему ж потом перекувыркалась с каждым... — Он осекся. — Ладно, не будем об этом. Скажу только, что мать Ванессы так опустилась, что дочка жила со мной с тех пор, как ей исполнилось четыре. Но, прочитав твою книжку, она жила с тобой в башке. «Дядя Форд то», «дядя Форд это»... В конце концов я пожалел, что спас тебя, когда ты упал в ручей и ударился головой. Помнишь? Помнишь, как я полторы мили тащил тебя на своем горбу домой? Я весил ровно столько же, сколько и ты, но я тебя нес. А потом дядя Саймон гнал на старом пикапе через поля и заборы, чтобы побыстрее довезти тебя до больницы. Ты два дня не приходил в себя. И мы все решили, что ты уже нежилец. Помнишь?
Я помнил. Но, как ни странно, я забывал об этом, когда писал книги.
— И знаешь что? — Ноубл посмотрел на меня. — Моя дочка не поверила, когда я рассказал, как спас тебя. Она сказала, что, если бы это было правдой, ты написал бы об этом в своей книге, потому что ты написал в ней обо всем. А так как этого там нет, значит, такого и в жизни не было. Почему, скажи мне, ты не поместил в книгу эту историю?
Мне пришлось отвернуться: я не знал ответа на этот вопрос.
— Ладно, как бы там ни было, ты отправил всех четверых моих детей в колледж. Черт, ты даже моей третьей жене выслал денег, чтоб она смогла доучиться и стать учителем начальной школы. Проработав в школе год, она развелась со мной: мол, я недостаточно образован для нее. А теперь мои образованные детки не желают иметь со мной ничего общего. Они желают видеть тебя — тебя, кого видали, может, пару раз в жизни, — а родного отца видеть не хотят. Но ты же не хочешь иметь с нами дела, не так ли? Разве что писать про нас...
Он сделал еще глоток пива. Я молча ждал, когда он продолжит. Должен признать, меня задел за живое этот взгляд на то, как я «сломал Ноублу жизнь». Кроме того, я прикидывал, может ли умная малышка Ванесса быть моей дочерью.
— Короче, когда нам прислали весточку, что Тудлс выходит на свободу, я решил, что пора тебе заплатить за все, что ты сделал с нами — и в частности, со мной. Кинг? Зачем ты называл меня в книгах Кингом? «Ноубл» — недостаточно плохое имя?!
— Чего ты от меня хочешь? — спросил я. — Ты ведь приехал сюда не для того, чтобы ронять слезки в пиво, так чего на самом деле ты хочешь?
Ноубл ответил не сразу.
— Дома я угодил в неприятности. Я не имею в виду тюрьму. Ты сам знаешь, я не впервой увидел ее стены изнутри. На этот раз на меня свалились семейные неприятности.
Я не собирался рассказывать ему, что Ванесса уже поведала мне свое видение «семейных неприятностей».
— В последний раз я вышел из тюрьмы без гроша за душой. Три бывшие женушки обчистили меня до нитки, а никто не горит желанием брать на работу бывшего зека, так что единственное, что мне оставалось, — это вернуться домой. Дядя Зеб предложил пожить у него: сказал, что я могу занять заднюю комнату,
