– Это – обычная для аптеки всячина: шампуни, зубные пасты, деодоранты, – пояснила Дуглесс.
– Я не знаю, что означают эти слова, – сказал Николас. Все мысли в голове у Дуглесс сосредоточились исключительно на Роберте и браслетике в ее кармане, но она все же сообразила, что на товары в витрине можно, конечно, поглядеть и глазами человека елизаветинских времен – при той, разумеется, оговорке, что Николас был-таки этим человеком из прошлого, хотя, несомненно, он им не мог быть! Со времен учебы в институте Дуглесс помнила, что до недавнего времени люди изготавливали у себя дома все, в чем нуждались.
– Вот это – шампунь, им моют голову, – принялась пояснять она и, открыв упаковку с шампунем, изготовленным на основе папайи, предложила:
– Понюхайте!
Николас понюхал и восхищенно улыбнулся.
– А это – огуречный, – сказала она, открывая другую упаковку. – А вот этот – клубничный! – И, показывая ему лосьон, употребляемый после бритья, спросила:
– Вы не хотели бы сбрить бороду?
Поглаживая рукой бородку, Николас ответил:
– Что-то я действительно не видел тут у вас мужчин с бородами!
– Да нет, – сказала Дуглесс, – кое-кто все же носит бороды, но, по правде говоря, это уже не модно.
– Хорошо, в таком случае я найду парикмахера и сбрею ее, – сказал Николас и, помолчав, спросил:
– А парикмахеры-то у вас есть?
– Да, – ответила Дуглесс, – парикмахеры у нас еще имеются!
– И он может залить серебром мой ноющий зуб тоже? – опять спросил он.
– Да нет, что вы! – засмеялась Дуглесс. – В наше время парикмахеры и дантисты – люди разных профессий. Выберите-ка себе лосьон для бритья, а я пока поищу крем и лезвия. – И, подхватив небольшую корзиночку для покупок, она принялась заполнять ее шампунями, тюбиками с краской для волос, расческами, зубными щетками, пастой, кремами и даже положила в нее портативный дорожный набор с электробигуди. В тот самый момент, когда Дуглесс, предвкушая удовольствие, любовалась косметическим набором, она услышала где-то у себя за спиной неясный шум – похоже, это Николас пытался привлечь к себе ее внимание.
Обогнув прилавок, она увидела, что Николас вскрыл тюбик с зубной пастой и выдавил ее на стеллажи с товарами.
– Я только хотел понюхать! – строго проговорил он, и Дуглесс поняла, что он испытывает сильнейшее смущение.
Вскрыв коробку с бумажными салфетками, она принялась стирать пасту с прилавка и с его ремня.
Он тоже взял салфетку из коробочки.
– Да это же бумага! – удивленно и почтительно произнес он. – Слушайте, перестаньте немедленно! Бумагу вы не должны на это расходовать: слишком уж она дорого стоит. Ведь этой бумагой еще не пользовались!
Дуглесс не могла взять в толк, о чем это он:
– Салфеткой вообще пользуются лишь раз, а потом ее просто выбрасывают! – сказала она.
– А что, в вашем веке все так богаты? – спросил он. Дуглесс все еще не вполне его понимала, но затем вспомнила, что в шестнадцатом веке вся бумага изготовлялась вручную.
– Да, насколько мне известно, в вещах мы недостатка не испытываем, – заявила она после некоторого молчания. Вскрытую коробочку с салфетками она сунула в корзинку и продолжила отбор других нужных вещей. Корзинка пополнилась кремами для лица и для бритья, лезвиями, деодорантом, салфетками для мытья из махровой ткани – в английских гостиницах их не предоставляют постояльцам! – и еще целым набором всевозможных косметических средств.
Ей вновь пришлось взять на себя обязанность распоряжаться бумажными деньгами Николаса: он просто слышать не мог про цены!
– На деньги, которые требуют за этот пузырек, я мог бы лошадь купить! – проворчал он, когда она зачитала ему цену на одном из флакончиков. Дуглесс расплатилась и потащила пластиковый мешок, полный покупок, к выходу из магазина – Николасу, разумеется, и в голову не пришло взять у нее из рук мешок!
– Давайте-ка отнесем это в гостиницу, а уж потом мы можем… – Она не договорила, потому что Николас остановился перед витриной какого-то магазина. Еще вчера его хватало лишь на то, чтобы разглядывать улицу: таращиться на машины, иногда – вставать на колени и ощупывать тротуар, иногда – пристально разглядывать прохожих. Сегодня он уже обращает внимание на магазины, восторгается их огромными стеклянными витринами, трогает рукой надписи.
Вот и теперь он рассматривал витрину магазина, торгующего книгами и различными канцтоварами, и его внимание привлекло красивое и огромное, словно кофейный столик, издание по средневековому оружию. А рядом с ним были выставлены книги о Генрихе Восьмом и Елизавете Первой.
– Зайдем! – ободряюще улыбнулась она и подтолкнула его к двери. Дуглесс как-то сразу позабыла о всех своих заботах – которых, кстати, у нее было невпроворот! – когда увидела изумление и радость на лице Николаса, почтительно прикасающегося к книгам. Свой мешок с покупками в аптеке Дуглесс оставила возле прилавка и прошла с Николасом в глубь магазина. Самые большие и самые дорогие книги были разнежены на столе, и Николас уже пощупал глянцевитые фотографии на них.
– Они великолепны! – прошептал он.
– А вот и про вашу королеву Елизавету, – сказала Дуглесс, беря в руки большой том с цветными иллюстрациями.
Он как будто боялся сам трогать книги, но эту принял от Дуглесс. Он не мог выразить словами, что именно он чувствует при виде столь гигантского собрания книг! Ведь в его время книги были редкими и стоили очень дорого! Позволить себе иметь такие сокровища могли только самые богатые из богатых! А рисунки, если они и встречались в книгах, делали вручную, вырезая их сперва на деревянных панелях, или рисовали прямо в книге, раскрашивая от руки.
Раскрыв книгу, которую держал в руках, Николас принялся водить пальцами по цветным иллюстрациям.
– Кто же все это нарисовал? – спросил он. – У вас что, так много художников?
– Да нет, – ответила Дуглесс, – рисунки выполнили машины.
Разглядывая портрет королевы Елизаветы, Николас сказал:
– Посмотрите-ка только на ее мантию! Это новая мода, что ли? Вот было бы интересно взглянуть моей матушке!
Дуглесс посмотрела на дату: 1582 год, – и забрала у него книгу, говоря:
– Я не уверена, что вам следует заглядывать в будущее! И что это она городит?! Разве тысяча пятьсот восьмидесятые годы – будущее?!
– Вот, посмотрите – чудесная книжка, – сказала она, передавая ему издание «Птицы мира».
Но Николас чуть не уронил книгу на пол, потому что в этот самый момент внезапно раздалась громкая музыка – это заработала до сих пор молчавшая аудиосистема. Озираясь по сторонам, Николас спросил:
– Я что-то не вижу музыкантов! А что это за музыка? «Рэгтайм», что ли?
– А где это вы слышали слово «рэгтайм»? – смеясь спросила Дуглесс. – Нет, не угадали! Я вот хочу сказать, – пояснила она, – что к вам, по-видимому, возвращается-таки память! – Впрочем, она и сама не поверила сказанному!
– Я слышал его у госпожи Бисли, – ответил Николас, имея в виду хозяйку гостиницы. – Музыку в стиле «рэгтайм» я играл для нее на ее музыкальном инструменте.
– На чем, на чем играли? – заинтересовалась она.
– На чем-то, с виду похожим на большой клавесин, но звучание совсем иное, – ответил он.
– Фортепьяно, вероятно, – подсказала Дуглесст.
– Но вы мне так и не объяснили, где источник этой музыки? – настаивал он.
– Это – что-то классическое, насколько я могу судить, Бетховен, а звучит она с вставляемой в особую машину кассеты.
– Машина! – прошептал он. – Опять эти машины!
