своих письмах я как бы контратакую ее. Вы правы. Это поведение подростка, но я ничего не могу с собой поделать.
— Что она вам скажет по поводу гранта?
— О, что-нибудь вроде того… что «Рейсс это, кажется, еще одна еврейская фамилия».
— Понимаю, — тихо промолвила я. Было ясно, что миссис Форбс считает, что ее сын не достоин такой матери. — Но декан Борк сказал мне, что папа очень гордится вами.
— Папа… знаете, я никогда его так не называю. Все так зовут, только не я. Да, профессору Ловенталю, декану Борку и, думаю, даже Хиггинсу теперь мое имя будет знакомо.
Я не сказала ему, как он близок к тому, чтобы избавиться от своего статуса анонимности благодаря интересу к нему Хиггинса.
Форбс повернул голову ко мне и даже чуть наклонился, видимо из-за моего невысокого роста. Было что-то странное в его глазах, когда он сердито посмотрел на меня.
— Скажите мне, Катерина Осборн, чем я так уж изменился со вчерашнего утра?
— Я не видела вас вчера утром, — ответила я.
— Вы уверены, что знаете меня сейчас?
— Я не стала бы этого утверждать. Я знаю немного о том, о ком ничего не знала до вчерашнего вечера. Только это, не больше.
— Говорите мне Рэндалл, — попросил он.
— Рэндалл.
— У вас такие хорошие глаза. И вы отличная журналистка.
— Откуда вы это знаете?
— Борк дал мне репринт вашей статьи о катастрофе в шахте.
— Я польщена, — тихо ответила я.
— Как должен быть польщен и этот проходимец Хиггинс. Он вам нравится?
— Вы его видели когда-нибудь? — ответила я вопросом на вопрос.
— Слава богу, нет. Но буду честен с вами: я хотел бы познакомиться с ним. Думаю, мне понравился бы его образ жизни.
Форбс проводил меня к машине. Я предложила подвезти его, за что он пообещал угостить меня виски в первом же приличном баре. Но мы не сделали ни того, ни другого. Хотя он и презрительно отозвался о «дипломатической почте», которую должен к утру превратить в отчет Хиггинсу, мы оба понимали, насколько важно, чтобы этот документ был безукоризненным.
Глава 4
Я проснулась от несмолкаемого воя сирен. Было начало шестого утра и еще не рассвело. У меня не было причин считать, что этот переполох мог непосредственно меня касаться, но, решив так, я бы сама вычеркнула себя из цеха журналистов.
По Главной улице я последовала за двумя машинами с мигалками и вслед за ними въехала в ворота студгородка к скопищу машин с полицейскими знаками и без оных. Это была площадка перед административным зданием естественных наук. Полицейские, на ходу застегивая шлемы, спешили в стеклянный вестибюль, куда вход посторонним теперь был блокирован усиленной охраной. Моя карточка журналиста не помогла. Никто не говорил, что произошло, и, казалось, никто об этом и не спрашивал друг у друга.
Я отступила на тротуар. В воздухе витал резкий незнакомый запах, а предрассветный туман пригасил яркое мерцание полицейских мигалок. Все это казалось почти фантастическим. Я разговорилась с молодым человеком, сошедшим с велосипеда и стоявшим теперь рядом со мной на обочине тротуара. У студента были длинные волосы и борода. Я спросила о странном запахе в воздухе.
— Это от печей для сжигания мусора. Сегодня ветер дует в нашу сторону. Вы знаете, что произошло?
— Нет.
— Они похожи на навозных червей, вам не кажется?
Действительно, скопление движущихся голубых шлемов в стеклянном вестибюле при пестром мелькании огней производило впечатление чего-то живого, но не имеющего тела.
Судя по времени, сигнал тревоги поднял кто-то из обслуживающего персонала, пришедший первым на работу. Я отправилась на поиски запасного входа. Парень с велосипедом догнал меня. Он сразу догадался, что я ищу, и вызвался показать мне боковую дверь. Поставив свой велосипед под уличным фонарем, он прикрепил его цепью с замком.
— Вы студент факультета естественных наук? — спросила я.
— Младший преподаватель факультета гуманитарных наук, или того, что от них осталось.
Мы спустились до крутому скату к входу в подвальный этаж. Над дверью висел фонарь. Мой спутник при ярком свете фонаря оказался старше, чем я оценила при первом взгляде. Борода у него была ярко рыжая. Он подергал дверь за ручку: заперто. Тогда он нажал кнопку звонка.
— Меня зовут Гиллспи, — представился он. — Но все зовут меня Гилли.
— Кэтрин Осборн, — ответила я.
— Мне кажется, я вас знаю.
Я не считала, что была так уж знаменита, чтобы меня узнавали на улице, но прежде чем мой новый знакомый успел объяснить мне, откуда он меня знает, дверь отворилась и на пороге появился человек в белом комбинезоне. Гиллспи поднял два пальца, произнес слово «Мир», затем спросил: — Что здесь происходит, Олли?
— Я бы больше не делал этого, Гилли, — медленно произнес человек в комбинезоне. — А то тебя ждут неприятности.
— Можем мы войти? — спросил Гилли.
— Это им не понравится. — Олли кивнул годовой в сторону полицейских.
— Плевать мне на них, — ответил Гилли.
Олли покачал головой.
— Я не могу впустить тебя. Произошло нечто скверное там, наверху. Ночью в своем кабинете был убит профессор Ловенталь.
— О-о-о! — вырвалось как стон у Гилли. Он казался потрясенным.
Я спросила его, знал ли он профессора. Гилли утвердительно кивнул.
— Мы с его сыном вместе руководили Театром искусств.
Не знаю, что удивило меня больше — внезапная смерть профессора или то, что у него был сын.
— Мне очень жаль, Гилли, — сочувственно сказал человек в комбинезоне, когда тот отвернулся.
Гилли как бы в благодарность за отзывчивость снова поднял руку с растопыренными пальцами в виде буквы «V», и, не глядя ни на кого, спросил: — Когда это произошло, Олли?
— Я знаю только, что вчера в десять пятнадцать вечера он отметил свой уход в журнале.
Я слышала, как за нашими спинами захлопнулась дверь, но едва мы успели сделать несколько шагов, как она опять открылась, и какой-то человек громко окликнул моего спутника: — Гилли! Что ты замышляешь?
Мы снова вернулись. В голубом полицейском шлеме отражался свет фонаря над дверью.
— Я ничего не знаю, кроме того, что мне только что сказал Олли. Помощник начальника полиции Эверетт, это мисс Осборн из «Субботнего журнала», — представил он нас друг другу.
— Помощник по особым поручениям, — поправил его Эверетт. — Есть просто помощники и есть помощники по особым делам. Вам что-то было нужно в этом здании, раз вы решили зайти в него с черного хода? — Этот крупный круглолицый начальник старается казаться воплощением полицейской суровости, подумала я, и вмешалась:
— Это моя вина. Я хотела войти сюда как представитель прессы.
— Через какой-нибудь час шериф сделает заявление. Мы пригласим вас, мэм, наверх в зал, если вы
