— Ну и, конечно, обо всем происходящем докладывать мне лично.
— Слушаюсь, — серьезно сказал Павел Андреевич.
Глава пятнадцатая
Нелидов умирал.
Анне Александровне Турчаниновой с каждым днем приходилось затрачивать все больше и больше усилий, чтобы сдерживать ход болезни, однако скоро она почувствовала, что ее сил недостает. Кровяная опухоль в мозге стала расти, и консилиум столичных светил, вновь собравшийся в доме Нелидовых, подтвердил это. Прозвучал страшный приговор: жить больному осталось несколько дней.
— Неужели ничего нельзя сделать?! — в отчаянии спрашивал Андрей. В ответ Анна лишь отводила глаза.
В первых числах апреля Борис Андреевич умер. Тихо, без судорог и конвульсий — Турчанинова в последний раз помогла ему. Перед смертью не без содействия Анны к нему вернулась речь, и он позвал сына. Андрей пришел, встал на колени возле постели умирающего отца и заплакал. Анне было неловко видеть, что богатырского роста и сложения мужчина рыдает, как малый ребенок. Хотя в несчастии отца в большей степени виноват был сам Андрей, не приведи Господь испытать то, что испытывал он сейчас.
— У меня мало времени, — сказал Борис Андреевич, глядя сыну в глаза. — Думал, успею сделать из тебя восприемника. Не успел вот. Теперь это сделают другие.
Говорить ему было трудно и больно, но он продолжил:
— Скоро придут люди из Круга. — Нелидов замолчал и перевел взгляд на Анну, потом все же решил говорить далее. — Хранители. И ты, сын мой, обретешь Стезю.
Он облизнул сухие губы.
— Ты должен вернуть «Петицу». В ней сила и память… — было заметно, что ему становится все труднее говорить, — и возможность обрести Утраченное, когда Русью овладеют навьи силы и наступит Кощный век. И ежели «Петица» будет утрачена или попадет во вражьи руки, то никогда уже более не подняться Руси и народ русский изведен будет до состояния ничтожного. И не исполнит он возложенной на него миссии, потому как не будет иметь силы добра, заключенной в «Петице» и иных вещих книгах. Найди ее, верни. Вот тебе мое последнее слово.
Язык его переставал слушаться. Говорил он неразборчиво, и все же Андрей услышал нечто, похожее на молитву:
Сказав это, Нелидов закатил глаза. Больше он ничего не сказал.
Анна опустила голову. Андрей по-ребячьи всхлипнул:
— Батюшка…
Турчанинова подошла к Нелидову, тронула за плечо:
— Пойдемте, Андрей Борисович. Все кончилось.
Отпевали Бориса Андреевича в церкви Успения Пресвятой Богородицы, что на Сенной площади. А похоронили на Лазаревском кладбище, возле могилы княжны девицы Давыдовой с надгробным памятником черного мрамора в виде огромной вазы, похожей на бутон едва распустившейся розы.
Прощальных речей не было. А когда пришло время бросить на гроб Бориса Андреевича горсть земли, появились невесть откуда два высоченных седобородых старца в длинных одинаковых одеждах, с посохами и котомочками через плечо. Лиц из-под наглавников не видно, только глаза двумя угольями горят да бороды седые топорщатся, рукава одеяний широченные да длинные, сокрывающие кисти рук, полы грязнущие до земли — ну, чисто волхвы с картинок из книжек с былинами русскими.
Незнакомцы стояли молча, зыркали огненно на Андрея из-под своих капишонных раструбов. По горсти земли все же бросили, обнажив белые кисти рук с тонкими запястьями. Не работные, прямо скажем, руки, не крестьянские. И у цеховых людей руки другие, темнее, да и в кости поширше. «Таковые руки только у поэтов, музыкантов да магиков, что в балаганах фокусы всякие показывают», — сделал вывод Татищев, пристально наблюдавший за странными старцами.
Расходились после похорон молча.
Анна Турчанинова, сухо кивнув, уехала первая, следом ушли двое известных в Петербурге собирателей старины, гуськом, друг за другом, уныло поплелась к выходу с кладбища немногочисленная нелидовская челядь. Старцы же подошли к Андрею и стали что-то ему говорить.
— Стезя… — донеслось до Татищева, — древний Завет…
— Прошу прощения, милейшие, — подошел к ним Павел Андреевич и сделал строгое лицо. — Вы, позвольте вас спросить, кто такие?
Андрей посмотрел на него мутными глазами, кивнул: все, дескать, в порядке.
— А ты-то сам кто таков? — совсем не вежливо спросил Татищева один из старцев. Голос его был чист и свеж, будто под чудными одеждами скрывался юноша.
— Военный чиновник Тайной экспедиции подполковник Татищев, — четко выговаривая каждое слово, произнес Павел Андреевич.
— Ну а мы — странные люди.
— Вижу, что странные, — строго посмотрел на говорившего Татищев. — А пашпорты или пропускные письма у вас имеются?
— Чего ему надобно? — спросил второй старец. Голос его был не так молод, как у первого, но также звонок и мелодичен. Такой голос мог быть присущ человеку в летах, скажем, годов под пятьдесят.
— Мне надобно посмотреть на бумаги, удостоверяющие ваши личности, — сказал Татищев, уязвленный тем, что для второго старца он явно был пустым местом. — Так что извольте предъявить.
— Он хочет посмотреть наши грамотки, — ответил второму старцу первый.
— Он вправе зрить их?
— Да.
— Покажь.
Первый старец сунул руку за пазуху и вынул две вчетверо сложенные плотные бумаги. Протянул Татищеву. К удивлению Павла Андреевича, это оказались пропускные разрешительные письма, оформленные честь по чести, как и положено.
— Откуда идете?
— Из Китеж-граду, — задиристо ответил первый старец. Второй продолжал открыто манкировать
