Бизнес-Центр». Его усеченный конус — архитектурные излишества я сглаживаю ради наглядности — имеет циклопичесикие размеры, но полезный объем сильно потеснен скалой, на которую надето это ведро из стекла и стали. Мы вышли на станции, которая так и называлась: «ЛБЦ».
Я же предупреждал, что небо теперь за меня, а раз я работал вместе с Гроссманом, то и за нас обоих. Встреча с главой представительства «Кибертрейдинг», господином Шлиманом, увенчалась грандиозным успехом. Все сорок роботов были проданы одному покупателю, и его имя Шлиман не счел нужным скрывать. Пангалактический концерн «Деметра» строит на заселяемых планетах оранжереи и выращивает в них земные фрукты, но не какие попало — такие, как правило, не приживаются, — а специально выведенных для данной планеты сортов. На Фаоне «Деметра» — первый поставщик дынь размером с грецкий орех, яблок, которыми не соблазнилась бы ни одна Ева, и бананов — тех самых бананов, поев которых обезьяна решила изобрести микроволновку и стать, наконец, человеком. В общем, в «Деметре» работают ярые дарвинисты, и если бы не импортные поставки и перекрестное опыление, фаонцы куда-нибудь, да эволюционировали бы.
— По-моему, вы разочарованы, — сказал Гроссман, сам выглядевший ничуть не разочарованно.
— Угу. Я наделся, что роботы захватят оружейный завод или, на худой конец, энергостанцию.
— На Лагуне нет оружейных заводов, а энергостанции полностью автоматизированы, поэтому для их обслуживания нужны только люди.
— Вы сказали парадокс или мне показалось?
— Показалось. Эти роботы потому-то и называются универсальными, что предназначены для ручного труда — самого универсального на свете.
Шлиман дал нам адрес оранжереи: 10 градусов 15 минут южной широты, 40 градусов 32 минуты восточной долготы и название острова: «1015-4032-В». — Двойной, что ли… — удивился я.
— Тройной, — ответил Шлиман, — А, В и С — как звезды.
— Но острова не вращаются?
— Слава богу, только вместе с Лагуной.
Не следует думать, что мы зашли в «Кибертрейдинг», узнали про «Деметру» и ушли. Девяносто девять процентов времени было ухлопано на обсуждение каких-то торговых вопросов, не имевших никакого отношения к нашим задачам. Гроссман едва отвертелся от подписания какого-то соглашения о поставках. Если бы возникла угроза разоблачения, думаю, Гроссман подписал бы что угодно, — так высоко ставил он нашу миссию. Но разоблачения не предвиделось, поэтому Гроссман ограничился приглашением на деловой ужин. Кроме Шлимана, приглашение получил их главный бухгалтер. Этого было достаточно, чтобы я наотрез отказался составить им компанию: от накладных, прайс-листов и таможенных льгот мой разум начинает впадать в спячку, а спать за едой неприлично.
Выбор ресторана был за Шлиманом, и он предложил тот, что находился на верхнем этаже бизнес-центра.
— Кухня там отличная, — сказал он, — а вид на остров и океан вы запомните на всю жизнь.
Я посмотрел в окно. Стальные облака и океан, меж ними узкий серый просвет, служивший слабым диэлектриком. Но, похоже, гроза уходила, ибо просвет увеличивался на глазах.
Было решено, что они встретятся через час, поскольку Гроссман хотел сначала заехать в гостиницу, чтобы оставить вещи. Номера в «Рице» мы заказали заранее. Гроссман выбрал «Риц», потому что этот отель придерживается традиционных земных стандартов. Мне же было все равно, лишь бы присутствовала горячая вода и горничные не лазили по вещам. Понимая, что мои услуги будут отклонены, я, тем не менее, предложил Гроссману отвезти в отель его чемодан, а сам он пусть ест, пьет, высчитывает сальдо и наслаждается видом из окон.
Гроссман посмотрел на меня, как на больного, но, заметив, что Шлиман порядком удивлен выражением его лица, расплылся в улыбке и сказал:
— О нет, не стоит утруждаться. Кроме прочего, я хотел переодеться.
Я задумался: что, если бы он согласился? Стал бы я обыскивать его вещи, включая небольшой обыск в памяти его планшета? Вопросы к самому себе хороши тем, что на них не обязательно отвечать.
Земные стандарты стали видны уже на подлете к отелю: он не громоздился на скале, не висел в воздухе и не был закопан под землю. Небольшое пятиэтажное здание с террасой и балконами. Флаер-такси высадил нас на террасе, робот с зонтиком проводил до дверей. Портье надувал щеки точно так, как это делают его коллеги во всех остальных «Рицах». Мы разошлись по номерам и встретились лишь на следующее утро.
17
Если на небесах ведется на меня досье, то там должно быть написано, что Федор Ильинский горит презрением к хрустальным бокалам и обшитым кружевом салфеткам, и что погнутые жалюзи он предпочитает атласным шторам с бахромой, а замызганный откидной стол — столику на низких ножках, поставив который на живот, можно без страха за шелковые простыни разгонять круассаном шоколадную пенку. В графе «что он ненавидит» перечислены: снобизм бронзовых канделябров, холуйство двуспальных полотенец, лицемерная услужливость золоченых ручек с внутренней стороны ванны. Кто-нибудь знает, полагается ли засовывать накрахмаленную салфетку за ворот футболки? В правилах этикета об этом ничего не сказано.
В восемь пятнадцать вечера, разглядывая на просвет чашку из тончайшего фарфора (что длилось недолго, ибо пожилой метрдотель решил, что я обнаружил там грязь, и приказал заменить ее другой), я вдруг подумал, а что плохого в том, чтобы есть из фарфоровой тарелки с рисунком в цветочек, а не из пластмассовой плоскодонки с симпатической надписью «Из меня еще никто не ел»? (В кем-то виденное «Ты у меня первая/первый» я не верю.) Под серебряный аккомпанемент столовых приборов арфистка в длинном черном платье наигрывала Сен-Санса, — но это за завтраком, а за ужином звучало фортепиано, роскошный белый «Бехстейн»; пианист беспечно ставил на него бокал с красным вином, играл он, по-моему, Шопена. Суп подавали в горшочках из Британского музея…
Черт, «в горшочках»! Еще вчера меня тошнило от уменьшительных суффиксов. Моя душа повторяла путь лангобарда Дроктульфта, предавшего своих соплеменников у стен прекрасной, но осажденной Ровенны. Чтобы остановить душу и вернуть себе самоуважение, я сунул в карман чайную ложку. Потом оказалось, что нечем размешивать сахар — в любом другом месте я бы воспользовался ножом, хоть бы и испачканным в сливочном масле. Пришлось пить кофе без сахара. Любое преступление влечет за собой наказание.
С перерывом на сон я продолжал изучать постояльцев. Их было немного, отель был заполнен едва ли наполовину. Среди чинных бизнесменов я искал спортивного молодого человека приблизительно моего возраста, умеющего обращаться с холодным и огнестрельным оружием, знакомого с приемами рукопашного боя и спецтехникой — а кого другого могли отправить следить за таким опасным типом, как я? Единственный кандидат на роль филера так настоятельно требовал закрыть продажу форварда на «Спейском» покупкой колл-опциона на индекс Межпланетной фондовой биржи, что я начал в нем сомневаться. А после того как покупка сорвалась, и лоб того парня покрылся, натурально, испариной, я понял, что мы выступаем в разных видах спорта. Кроме того, я не помнил, чтобы видел его на корабле. Гретта, во всяком случае, им бы заинтересовалась.
Гроссман был полон энтузиазма.
— Стартуем завтра в семь-ноль-ноль, — говорил он, терзая бедного лобстера, который перед кончиной тешил себя мыслью, что увидел-таки космос, — я заказал ракетоплан. Сорок минут, и мы на месте. Вы хорошо переносите перегрузки?
Это он меня спрашивает!
— Пилот может оказаться лишним свидетелем, — сказал я сквозь зубы, — я сам поведу. Добудьте метеосводку.
