впал в уныние, которое приходит после совокупления с женщиной.
Она снова поцеловала его и заметила:
— Вам не стоит слишком возбуждаться. — Потом повернулись ко мне и объяснила: — Он так легко поддается возбуждению. — Закатав рукав генеральского мундира, она обнажила то место, где протез соединяется с рукой.
Мидуинтер махнул мне жезлом.
— Ты мне нравишься, — подытожил он. — Иди повеселись на нашем маскараде. Завтра еще поговорим. Мы можем подобрать тебе костюм, если ты себя неловко чувствуешь в этой одежде. — Он снова подмигнул, давая понять, что таким образом он расстается с посетителями.
— Нет, спасибо, — отказался я. — От мундиров у меня сыпь по телу.
Этот дом был одним из немногих мест, где мне хотелось хоть чем-то отличаться от всех прочих.
Я оказался в толпе на Нелл-Гвин среди железных масок и красномундирников, которые отважно прибыли на «ягуарах». Все было ясно и понятно, все барьеры снесены, и шотландское виски лилось через край. Здесь же веселился и Харви в красном мундире, который, улыбаясь и пританцовывая на месте, делал вид, что роняет тарелки, и подхватывал их в последнюю секунду, а у девушек вырывались восторженные возгласы, что не мешало им украдкой рассматривать друг у друга прически и обувь. Я стоял, наблюдая за Харви и стараясь понять, что же он собой представляет. Движения его казались точными и безукоризненными: даже когда его водило из стороны в сторону, он никого не задевал. Он принадлежал к той породе полевых игроков, которые всегда в нужное время оказываются в нужном месте, — там, куда попадает мяч. Глаза его оставались ясными и осмысленными, хотя белый парик заметно съехал набок. Я не сомневался, что он выпил более чем основательную дозу, но язык у него не заплетался и говорил он с той же подчеркнутой звучностью, из-за которой кажется, что многие американцы вещают в мегафон.
Я стоял с краю толпы, и Харви наконец увидел меня.
— Ах ты, старый сукин сын, — с блаженной расслабленностью произнес он и, добравшись до меня, схватил за руку, дабы убедиться, что я ему не привиделся. — И он еще улыбается, несчастная старая свинья. Похоже, что ты надрался. — Он перехватил спешившего мимо официанта и взял с серебряного подноса два бокала. Официант было дернулся в сторону. — Стоять на месте! — приказал ему Харви. — Стой, где стоишь, как и подобает настоящему официанту. — И прежде, чем отпустить его, Харви настоял, чтобы я выпил три гигантских мартини. Убедившись, что я справился с ними, Харви тоже пропустил ту же порцию, чтобы составить мне компанию. — А теперь идем, — потащил он меня к дверям. — На этом сумасшедшем карнавале только и остается, что напиться.
В подтверждение своих слов Харви хватил еще две порции и пустился танцевать. Оркестранты увидели его и подхватили ритм, в котором он двигался. Это было все — и даже более того, — в чем Харви нуждался. Танцующие освободили ему место, как они сделали бы для Джина Келли, и расслабленными, но точными па Харви переместился в центр пространства для танцев. Последние две порции, скорее всего, придали ему воодушевления: он легко вставал на пуанты и взлетал высоко в воздух; скользя на носках, он отбросил бокалы, а все прекратили танцевать и смотрели на него, хлопая в такт его движениям и щелкая пальцами, и общее возбуждение росло в зале как карточный домик — тонкий, хрупкий, но высокий и прекрасный. Энтузиазм публики передался оркестру, включились ударные и в унисон с руладами тромбона заставляли солиста выкладываться из последних сил. Экстрасенс сказал бы, что публика телепатически воздействовала на Харви во время танца. Конечно, все не сводили с него глаз, и конечно же Харви чувствовал их внимание и танцевал в тот вечер так, что его могли бы пригласить на стажировку в Большой театр. Когда оркестр почувствовал, что Харви начинает уставать, он сыграл коду, расстелив перед ним ковер из нот и опустив такой же занавес, — после чего под аккомпанемент соло тромбона раздались аплодисменты. Харви стоял, улыбаясь и блестя зубами, к нему протолкался официант с подносом, на котором на этот раз стояли только два бокала, а какой-то шутник увенчал Харви венком, сплетенным из зелени, после чего обнаженные шпаги солдат образовали сводчатый проход, по которому герой бала и прошествовал. Он вышел на балкон, сопровождаемый эхом аплодисментов из зала.
— Глянь, как они нас любят, — пропел Харви, — а ты совсем неплох. — Он сказал чушь, потому что я всего лишь следовал за ним по пятам и изображал паузы, когда мне становилось уже невмоготу подражать ему. — Я так и знал, — улыбнулся он, — эти большие мартини окажут свое действие. И я слишком хорошо знаю тебя.
Дождь прекратился. На балконе было сыро, а ночь здесь казалась непроглядно черной по сравнению с Бродвеем, во всех витринах которого переливались гирлянды цветных огней. Харви вытащил две сигары; мы стояли и курили, присматриваясь к сиянию огней ночного города, и Харви вздохнул:
— Игрушка миллионеров.
А я добавил:
— Да, в которой восемь миллионов рабочих деталей.
— Рабочих деталей, — повторил Харви. — Да.
По пустынной улице под нами, тихонько всхлипывая, шла девушка, а за ней, пытаясь объясниться, спешил юноша.
— Значит, они не смогли покончить с тобой. — Харви смотрел куда-то в ночь. — Потрепали тебя, это да, но убить так и не смогли. Положение предельно осложнил Сток, который послал для их захвата кавалерийскую группу.
— Лучше иметь дело с дьяволом, которого знаешь, чем с незнакомым, — заметил я.
Внизу на улице всхлипывающая девушка позволила парню обнять себя. У нас за спиной скрипнула дверь. На балконе появилась, присоединившись к нам, та девушка, что принесла Мидуинтеру картонную коробку с запасным протезом.
— Харви, дорогой, — произнесла она тем же тоном, каким разговаривала с генералом Мидуинтером.
— В чем дело, радость моя? — спросил он. — Неужели генерал не хочет одолжить тебе свой самолет?
— Знаешь же! Генерал выставил меня из кабинета, а еще подкалываешь меня, Харви. Неужели не понимаешь, как я себя ужасно чувствую?
— Нет.
— У меня просто ужасное самочувствие. Я не могу найти себе места. Вот что со мной делается!
Прищурившись, Харви уставился на нее.
— Знаешь что, милая? Подвыпив, ты становишься просто очаровательной.
— Я не пью, Харви, — терпеливо ответила она, словно они уже много раз вели этот диалог.
— Ага! — с триумфом заявил он. — А вот я пью.
— Если брак ничего не значит для тебя, Харви, то не забывай хотя бы о самоуважении. Я буду готова ехать домой через пятнадцать минут. — И она удалилась, для пущего эффекта колыхнув полами длинного платья.
— Моя жена, — объяснил Харви.
— Ясно, — кивнул я.
— Настанет день, когда я подключу к ней электрическую зубную щетку... — Он остановился. Насколько я понял, он собирался пошутить, но улыбки на лице его не возникло. — Она шпионит за мной. Ты это знаешь? Собственная жена шпионит за мной. Послушать ее — так я какой-то наемный работник, а Мидуинтер — просто правая рука Господа Бога.
— Стоит послушать тут любые разговоры о Мидуинтере — и можно прийти к такому же выводу.
— Точно. Это гнилье думает, что он генерал Макартур, Джордж Вашингтон и Дэви Кроккет в одном лице.
— Но ты так не считаешь?
— Я этого не говорил. Я думаю, что он великий человек. Серьезно. Действительно великий человек и могущественный. Мидуинтер никогда не станет президентом Соединенных Штатов, но будет очень близок к нему. Когда консервативные силы одержат верх в этой стране, тогда Мидуинтер станет той силой, что кроется в тени трона... и ты понимаешь, что я имею в виду под троном. — Харви улыбнулся. — Но он никому не доверяет. Никому.
