— Мне нравится «бьюик», — отрезал Харви.
— Для Харви очень важно, чтобы мы жили за его счет. Господи, это так глупо. Грех гордыни. Я ему так и говорила: тебя обуяла грешная гордыня, а страдаю я со своими детьми.
— Ты-то не страдаешь, — возразил он. — Ты по-прежнему покупаешь платья от Майнбошера, у тебя по-прежнему есть лошади...
— На Лонг-Айленде, — уточнила Мерси. — Здесь их у меня нету.
— Вот ты каждый месяц и бываешь дома на Лонг-Айленде, — напомнил Харви. — А каждый февраль ездишь в Сент-Мориц, весной в Париж на демонстрацию мод, в июне ты была в Венеции, в июле — в Аскоте...
— На свои деньги, дорогой. К тому, что ты даешь на хозяйство, я и не притрагивалась.
Она засмеялась. У нее были исключительно правильные черты лица, пропорциональные руки и ноги и ровные мелкие зубы, блестевшие, когда она улыбалась. Разговор обострился. Она откинула голову и издала трель продуманно модулированных смешков, после чего повернулась ко мне.
— К его деньгам я и не притрагивалась, — повторила она и снова рассмеялась.
Глава 19
Без пятнадцати семь следующего утра мое знакомство с «Мозгом» уже стало обретать серьезный характер. В обеденном зале я взял себе апельсиновый сок, кукурузные хлопья с молоком, яичницу с ветчиной и кофе. Времени выкурить сигарету практически не осталось, потому что всем пришлось торопиться на склад. Каждый из нас получил по шесть рубашек хаки, брюки, пояс, нож с шершавой напыленной рукояткой, набор носков, нижнее белье и легкий стетсон. Облачившись в это обмундирование, в семь сорок пять все мы собрались в аудитории IB. На плече каждой форменной рубашки была большая красная нашивка с переплетенными в виде решетки заглавными буквами 'П' и 'С'. Харви настоял, чтобы на моей рубашке появилось слово «наблюдатель», что давало мне определенные преимущества. Инструктор объяснил, что буквы нашивки обозначают «Порядок и свобода». Он выглядел типичным выпускником Гарварда, с высоко закатанными рукавами рубашки и расстегнутым воротником. Повсюду в аудитории виднелись лозунги «Размышляй!», и вообще не было помещения, где не висел бы хоть один такой лозунг. Иностранным студентам пришлось провести немало времени в стараниях уловить его смысл. И я сомневаюсь, удалось ли им понять его до конца. Я лично не смог. В других помещениях лозунги сообщали, что «50 процентов США контролируется коммунистами», «Развращение и порнография — оружие коммунизма» и еще, что «Без вас США станут провинцией всемирной советской системы».
Ни инструкторы, ни остальные студенты не знали, как на самом деле зовут друг друга, да никто и не представлялся подлинными именами. Каждый из нас получил свой номер. Первые девять дней обучения (свободных дней не было — «Коммунизм не останавливается по воскресеньям») посвящались кабинетным занятиям. На лекциях по географии особое внимание уделялось противостоянию коммунистического блока и стран свободного мира. Мы знакомились с историей коммунистической партии, марксизмом, ленинизмом, сталинизмом и материализмом в СССР. Классовая структура зарубежных стран. Влияние коммунистической партии в разных странах.
На десятый день нас разделили. Восемь человек с моего курса отправились изучать фотографию, четверо — разбираться в замках и ключах, а семерым пришлось углубиться в историю римско-католической церкви (этим агентам предстояло внедряться в личине католиков). Остальным читался курс лекций о правилах поведения среди русских и латышей, о литературе, архитектуре и религии, а также о знаках различия в Советской Армии и маркировке ее боевых машин. Затем нам пришлось выдержать примитивный экзамен, в ходе которого из всех глупых ответов на вопросы нам предстояло выбрать не самый идиотский.
На четырнадцатый день мы перебрались в другой сектор здания, где шла иная подготовка. Началась Активная Тренировка. Я продолжал нянчить свой сломанный палец, демонстрируя его каждый раз, когда кто-то предлагал мне принять участие в упражнениях. К каждому курсу был приписан свой офицер- инструктор, который находился при нас неотлучно в течение всего периода подготовки. Она включала в себя умение владеть ножом, скалолазание, стрельбу из всех видов оружия, работу с пластиковой взрывчаткой, диверсии на железных дорогах, ночные марш-броски, топографию и пять парашютных прыжков — три дневных и два ночных. Кроме одного негра и пары баварцев, всем остальным курсантам было тридцать с небольшим, и они без труда могли заткнуть за пояс нас, людей постарше, которые сомневались в преимуществах агентов, умеющих бегать и прыгать.
После трех дней Активной Тренировки я потянул себе мышцы спины. Один из мизинцев на ноге явно воспалился, сломанному пальцу становилось все хуже, и я не сомневался, что потерял одну из коронок. То есть я был в этом уверен, и, когда, валяясь в кровати, нащупывал ее языком, пытаясь сообразить, когда же это случилось, зазвонил телефон. Это из Сан-Антонио звонила Сигне.
— Ты не забыл, что сегодня вечером мы обедаем?
— Конечно нет, — соврал я, поскольку начисто забыл о нашем свидании.
— В половине десятого в клубе «Печеная картошка». Выпьем и решим, куда мы отправимся. Идет?
— Идет.
«Печеная картошка» оказалась баром на Хьюстон-стрит в деловой части Сан-Антонио. У входа горела неоновая вязь розовых букв, гласивших: «Стриптиз. Представление начинается. Двенадцать девушек», а двери обрамляли изображения девушек в полный рост. Я открыл дверь. В длинном зале стояла темнота, но маленький светильник над стойкой позволял увидеть бармена, который точными движениями наполнял рюмки. Я занял место у стойки, и девушка с блестками на месте сосков чуть не наступила мне на руку. Но тут музыка смолкла, девица раскланялась и исчезла за пластиковым занавесом. Бармен спросил: «Что прикажете?», и я заказал «Джек Дэниелс». У музыкального ящика толклись две девушки, но ни одна из них не была Сигне. Появился мой заказ; девушка просунула голову сквозь проем пластикового занавеса и крикнула тем, которые стояли у музыкального ящика, чтобы они «поставили девятнадцатую». Пластинка шлепнулась на диск проигрывателя, и раздалась громкая ритмичная музыка. Стриптизерка стала медленно вальсировать на цветном пятачке крохотной сцены, примыкавшей к стойке. Распустив молнию платья, она выразительным жестом кинула его на вешалку. Затем, не теряя равновесия, избавилась от нижнего белья, за что публика наградила ее горячими аплодисментами, и, покачивая бюстом, прошлась вдоль стойки бара. Я поспешно убрал руку. Ритм музыки и движения девушки обретали все более страстный характер, внезапно завершившись полной тишиной. Появилась другая дама.
— Как вам нравится представление? — осведомился бармен. Вместе с напитком он вручил мне членскую карточку.
— То же самое, что есть шоколад вместе с оберткой, — усмехнулся я.
— В этом-то и сложность, — согласно кивнул бармен.
— Вы не видели тут светловолосую девушку, примерно в половине десятого? — спросил я.
— Эй, вас не Демпси зовут?
— Да.
Он вручил мне записку, которая торчала из-под бутылки «Лонг Джон». В записке, написанной губной помадой, говорилось: «Спешно — к Захмайеру», после чего следовал адрес заведения: где-то в мексиканском районе около шоссе. Когда я засовывал послание в карман, двери распахнулись, и в баре появились два представителя военной полиции. В мягких отблесках света, падавших от обнаженных фигур стриптизерш, отсвечивали их белые фуражки и дубинки. Осторожно миновав ряд зрителей у стойки, они мельком глянули на девушку, после чего молча покинули бар.
— Ваша куколка? — спросил бармен и, не дожидаясь ответа, одобрил: — Куколка что надо.
Я согласился.
— В старой доброй стране меня звали Каллахэн, — сказал он.
— Ясно, — кивнул я. — Ну что ж, пожалуй, двинусь.
— Веселая она, эта ваша девушка. Сюда зашел какой-то ее приятель, сказал: «Руки верх» — и сделал вид, что у него револьвер, а она так ловко стала подыгрывать ему, что они и ушли на пару. А уж он тут откалывал те еще номера. Она успела написать записку, пока делала вид, что рылась в сумочке. Они прямо чокнутые, эти ваши друзья. У меня есть чувство юмора. Без него тут не выдержать. Особенно на моем месте. Вот как-то было... эй, да вы не допили «Джек Дэниелс».
Я направился по адресу, который дала мне Сигне, — в южную часть Милам-сквер. За «Банана компани»
