каким подбадривают лошадей. Жан-Поль тщательно застегнул свой пиджак и пошел к двери.
– Теперь пора подавать мясное блюдо, – сказал Дэтт женщине.
Та улыбнулась, скорее, из уважения, чем из-за того, что ей было смешно, и удалилась, пятясь. Дуло исчезло последним.
– Уведи его, Роберт, – повторил Дэтт.
– Может быть, вы считаете, что вам это сойдет с рук, – серьезно сказал Жан-Поль, – но вы узнаете…
Последних слов не было слышно, потому что Роберт тихонько протолкнул его в дверь и закрыл ее.
– Что вы собираетесь с ним делать? – спросила Мария.
– Ничего, моя дорогая. Но он становится все более и более надоедливым. Пора преподать ему урок. Мы должны его напугать, так будет лучше для всех.
– Ты собираешься убить его, – сказала Мария.
– Нет, моя дорогая. – Он стоял у камина и ободряюще улыбался.
– Нет, собираешься, я чувствую.
Дэтт, повернувшись к нам спиной, поиграл стоявшими на камине часами, нашел ключ и начал заводить часы. Раздалось громкое пощелкивание.
Мария обернулась ко мне.
– Они убьют его? – спросила она.
– Думаю, что да, – ответил я.
Она прошла через комнату к Дэтту и схватила его за Руку.
– Ты не должен его убивать, – взмолилась она. – Это слишком ужасно. Пожалуйста, не делай этого. Пожалуйста, отец, не делай этого, если любишь меня.
Дэтт отечески обнял ее, но ничего не сказал.
– Он замечательный, – умоляла Мария. – Он никогда не предаст тебя. Скажите ему, – попросила она меня, – он не должен убивать Жана-Поля.
– Вы не должны его убивать, – сказал я.
– Вам следует более убедительно мотивировать свою просьбу, – сказал мне Дэтт и потрепал Марию по плечу. Если наш друг может предложить нам, как гарантировать молчание Жана-Поля, то я соглашусь.
Он ждал, но я ничего не сказал.
– То-то же, – сказал Дэтт.
– Но я люблю его, – просила Мария.
– Это ничего не меняет, – ответил Дэтт. – Я ведь не полномочный представитель Господа Бога. У меня нет ни нимба, ни цитат для распространения. Он мешает – не мне, но тому, во что я верю: он мешает потому, что он глупый и злопамятный. Я уверен, Мария, что, окажись даже ты на его месте, это ничего бы не изменило.
Мария перестала умолять. Она вдруг обрела то ледяное спокойствие, которое бывает в женщинах перед тем, как они пускают в ход свои когти.
– Я люблю его, – сказала Мария тоном, как будто это означало, что его не следует наказывать ни за какие проступки, кроме неверности. Она взглянула на меня. – Это по вашей вине я здесь.
Дэтт вздохнул и вышел из комнаты.
– И это ваша вина, что он в опасности, – продолжала она.
– Хорошо, – сказал я, – обвиняйте меня, если хотите. «У меня душа такого цвета, что пятна на ней не видны».
– Вы не можете им помешать? – спросила она.
– Нет, – ответил я ей, – это не тот фильм.
Лицо Марии исказилось так, словно ей в глаза попал дым сигареты. Дым был густым, и она начала рыдать. Ее горе не было притворным, когда слезы выдавливают из глаз уголком крошечного кружевного платочка и одновременно краешком глаза наблюдают в зеркало за тем, как это выглядит. Она рыдала, и лицо ее осунулось. Рот запал, кожа сморщилась. Отвратительное зрелище и отвратительный звук.
– Он умрет, – сказала она странным слабым голосом.
Не знаю, что случилось потом. Не знаю, начала ли Мария двигаться до прозвучавшего выстрела или позже, как не знаю, в самом ли деле Жан-Поль бросился на Роберта, о чем тот позже сказал нам. Но я стоял непосредственно за спиной Марии, когда она открыла дверь. Автоматический пистолет сорок пятого калибра – мощное оружие. Первый выстрел ударил по кухонному столику, пробив столешницу и разбив полдюжины тарелок. Они еще падали, когда прозвучал второй выстрел. Я услышал, как Дэтт кричит насчет своих тарелок, и увидел, что Жан-Поль раскачивается, как волчок. Потом он упал на кухонный стол, поддерживая себя рукой и глядя на меня широко раскрытыми глазами. Лицо его искажала гримаса ненависти и боли, щеки были раздуты, как будто он высматривал место, где бы его могло вырвать. Он ухватился за свою белую рубашку и потащил ее из брюк. Он дернул ее так сильно, что пуговицы оторвались и покатились по комнате. Теперь у него в руке был зажат большой клок рубашки, и он затолкал его в рот, как фокусник, выполняющий трюк под названием «как проглотить мою белую рубашку». Или «как проглотить рубашку в розовую крапинку». «Как проглотить мою розовую рубашку, мою красную, мою темно-красную рубашку». Но ему так и не удалось выполнить этот трюк. Клочок ткани выпал изо рта, и кровь полилась ему на подбородок, окрасив зубы в розовый цвет, закапала на шею и испортила рубашку. Он стал на колени, как будто для молитвы, но упал на пол лицом вниз и умер, не произнеся ни слова, и ухо его прижалось к полу так, словно он прислушивался к стуку копыт, уносивших его в другой мир.
Он был мертв. Трудно ранить человека из пистолета сорок пятого калибра: вы либо промажете, либо разнесете его на части.
В наследство умершие оставляют нам свои скульптурные изображения – в полный рост, которые лишь отдаленно напоминают живые оригиналы. Окровавленное тело Жана-Поля мало походило на него живого: тонкие губы сжаты, и только на подбородке был по-прежнему нелепо торчал кружок лейкопластыря.
Роберт был ошеломлен. Он в ужасе смотрел на свой пистолет. Я подошел к нему и отобрал оружие.
Я сказал:
– Вам должно быть стыдно.
Дэтт повторил эти слова.
Неожиданно дверь отворилась, и в кухню вошли Гудзон и Куан. Прямо перед ними лежало тело Жана-Поля – смесь из крови и внутренностей.
Все молчали, ждали, пока заговорю я. Я вспомнил, что только я один держу оружие.
– Я забираю Куана и Гудзона и уезжаю, – сказал я.
Через открытую дверь в холл просматривалась часть библиотеки. Стол был задавлен научной документацией, фотографиями, картами, засохшими растениями с большими этикетками на них.
– О нет, вы этого не сделаете, – сказал Дэтт.
– Я должен вернуть Гудзона в целости и сохранности, потому что таковы условия сделки: Информацию, которую он сообщил Куану, нужно передать китайскому правительству, иначе не было смысла ее получать. Поэтому я обязан забрать и Куана тоже.
– Мне кажется, он прав, – поддержал Куан. – В том, что он говорит, есть смысл.
– Откуда вы знаете, в чем есть смысл? – спросил Дэтт. – Я организую ваше передвижение, а не этот дурак. Как мы можем ему доверять? Он признает, что старается это для американцев.
– В этом есть смысл, – повторил Куан. – Информация Гудзона подлинная, не сомневаюсь: она дополняет то, что я узнал из неполного комплекта документов, который вы передали мне на прошлой неделе. Если американцы хотят, чтобы я получил информацию, то они должны хотеть вернуть Гудзона домой.
– Разве вы не понимаете, что, вполне возможно, они хотят захватить вас, чтобы допросить? – сказал Дэтт.
– Чушь! – прервал его я. – Я мог бы организовать акцию в Париже в любой момент, не рискуя привозить Гудзона сюда, в эту тьмутаракань.
– Вероятно, они ждут внизу на дороге, – продолжал развивать свою мысль Дэтт. – Через пять минут
