Однажды ему дают поручение, он скрипит пером, но дядя Соломон нетерпелив, он подходит к книгам, над которыми склонился Гарри, поднимает их, и на пол летит куча мелко исписанных черновиков. Это, оказывается, рукописи стихов, записи сновидений, которые грезятся Гарри. Но здесь нет ни строчки подсчетов, нет ни намека на арифметические действия. Дядя в ярости разрывает черновики Гарри, он бранит племянника отборными словами.
Да, город Гамбург с его стотысячным населением, с кораблями, привозящими в порт товары со всех концов света, с его торгашеским духом мало соответствует настроениям Гарри. В этом городе лавочников и колониальных торговцев все пресмыкаются перед банкирами и менялами, перед богатством, и Гарри учится ненавидеть силу денежных мешков.
«Мне живется хорошо, - мальчишески бравирует он в письме к Христиану Зете. - Я сам себе господин, я держусь независимо, гордо, твердо, неприступно и со своей высоты вижу людей далеко внизу - такими маленькими, прямо карликами, и это приятно мне. Ты узнаешь тщеславие хвастуна, Христиан?..
«Правда, что Гамбург - гнусный, торгашеский притон, здесь много девок, но не муз».
И тут же Гарри жалуется, что муза как-будто изменила ему, предоставила одному отправляться на север, а сама осталась дома, испуганная «отвратительными коммерческими делами, которыми он занимается».
Мечта Гарри сбывается: он, наконец, попадает в Ренвилль, загородный дом дяди, в предместье Гамбурга, близ Оттензена, на ласковых холмах, высящихся над Эльбой.
Он живет в семье Соломона Гейне на правах бедного родственника-приживальщика; в доме царят, показная роскошь, ярко выраженный дух торгашества и крупнейших спекуляций.
Быстро богатеющий Соломон Гейне любит пускать пыль в глаза, ему льстит, что он, недавно еще бедный бесправный еврей, теперь втягивает своими ноздрями густой аромат фимиама лести. В своем загородном доме он принимает сенаторов, дипломатов, политических деятелей, миллионеров и даже знаменитого генерала Блюхера, национального героя, победителя французов.
Известная немецкая артистка Девриент, приглашенная с мужем на обед к Соломону Гейме, так описала это посещение, характеризуя обстановку и быт в доме гамбургского банкира:
«В шесть часов, ко времени обеда у старого банкира, очень нарядная коляска, с кучером и лакеем в великолепной ливрее, остановилась перед нашим домом.
«Соломон Гейне вел меня к столу, Эдуард (муж Терезы Девриент. А. Д.) - молодую красивую даму. Внутренность дома производила очень приятное впечатление, и все было так изящно и изысканно, что сперва это изящество и не было заметно, до того все выглядело удобным и уютным. Столовая в нижнем этаже не представляла ничего достопримечательного, за исключением буфета, обильно заставленного серебряной посудой; в столовой было множество ливрейных лакеев. Разговор за столом мне не понравился, потому что он вращался главным образом вокруг тех деликатесов, которые подавались и пожирались за обедом. Для нас, которые не были гурманами, это было вдвойне неприятно, потому что тут же сообщалась стоимость многих подаваемых блюд. В некотором отдалении, почти напротив меня, сидел человек, привлекший мое внимание, потому что он окидывал меня своими прищуренными, мигающими глазами, а затем глядел пренебрежительно и равнодушно. Выражение его лица произвело на меня впечатление, что я слишком благопристойно выгляжу для того, чтобы обратить на себя его внимание. «- Кто этот господин, там напротив? - спросила я своего соседа.
- Разве вы его не знаете? Это ведь мой племянник Генрих, поэт, - и, приложив руку ко рту, он прошептал: - каналья!»
Этот разговор происходил уже в мае 1830 года, когда Гейне завоевал себе имя своими лирическими стихами и «Путевыми картинами», в самый разгар полемики между Гейне и поэтом-аристократом Платеном.
«Теперь я поняла, - продолжает Тереза Девриент, - естественную антипатию, возникшую между нами обоими. Я стала прислушиваться внимательнее к тому, что он говорит, и услышала, как он избалованным, полунасмешливым, полудосадливым тоном рассказывал о своей бедности, мешавшей ему совершать большие путешествия. Тогда дядя, о котором знали, что он великодушно поддерживает племянника, воскликнул: - Ах, Генрих, тебе нечего жаловаться! Если тебе нехватает денег, ты отправляешься к кому- нибудь из твоих добрых друзей и говоришь им: «Я вас так высмею в своей книге, что ни один порядочный человек не будет иметь с вами дело!» А то ты можешь осрамить какого-нибудь дворянина. У тебя довольно способов заработать!.. Поэт сощурил глаза и ответил резко:
- Он (Гейне правильно понял намек дяди, увидя в нем недовольство выпадами племянника против графа Платена. А. Д.), напал на меня при помощи чеснока и старых бабских сказок, - я должен был уничтожить его.
Обед пришел к концу. Многие из присутствующих удалились, среди них - поэт, который не чувствовал себя особенно хорошо в присутствии дяди».
Мы привели этот рассказ гостьи Соломона Гейне, потому что он, как нельзя метко, рисует положение Гарри в доме дяди и то грубоватое, фамильярно-снисходительное отношение, которое поэт видел всю жизнь со стороны дяди и окружающих его родственников. Жена Соломона Гейне, которую так же, как и мать Гарри, звали Бетти, нередко заступалась за племянника, когда ему доставалось от дяди, вспыльчивого и неуравновешенного самодура. Однако Соломон Гейне по-своему любил племянника, оказывал ему материальную поддержку и прощал, хотя не без труда, ту непочтительность, которую Гарри проявлял к нему.
«Лучшее, что есть в тебе, - сказал как-то Гарри дяде, - это то, что ты носишь мою фамилию», и эта шутка задела Соломона Гейне. В одном из писем, написанных племяннику уже в расцвет его литературной деятельности, Соломон Гейне в полном сознании своего финансового могущества саркастически подписывается под письмом: «Твой дядя Соломон Гейне, в котором лучшее то, что он носит твою фамилию».
В банкирских кругах Гамбурга имела огромный успех остроумная шутка Гейне, которую он бросил на одном из званых обедав у того же Соломона: «Моя мать, когда была беременна, читала художественные произведения, и я стал поэтом; мать моего дяди, напротив того, читала разбойничьи рассказы о Картуше, и дядя Соломон стал банкиром».
В такой атмосфере сытого самодовольства, показного блеска и ничем неприкрытой алчности развертывается любовная трагедия Гарри.
Он любил свою двоюродную сестру Амалию, любил со всей страстностью чувственного мечтателя, он писал в честь ее стихи и песни, он хотел пленить ее «романтикой ужаса», поэтическими сновидениями, в которых откликались детские грезы, встречи с дочерью палача Иозефой и перепевы романтики с ее народным и псевдонародным арсеналом.
Но Амалия Гейне была дочерью своего отца, и хорошая партия с человеком, имеющим деньги и имущество, казалась для нее важнее всего. Знавшая цену своей красоте, гордившаяся тем, что она дочь финансового туза, Амалия не нашла в себе даже достаточной чуткости для того, чтобы не издеваться в лицо над смешным воздыхателем - Гарри.
Месяца через два после встречи с Амалией в Гамбурге, Гарри с отчаянием чувствует, что он болен неразделенной любовью, самой страшной из болезней для его возраста и его нервной организации.
Вернее всего, именно в это время он начинает страдать страшными головными болями, которые не перестают мучить его всю жизнь и лишают возможности выносить малейший стук, табачный дым, игру на музыкальных инструментах.
Гейне не говорит об этом, но он прекрасно чувствует, что в пренебрежительном отношении к нему Амалии кроются и причины социального порядка. Он раздражен тем, что его любимая Молли проявляет к
