Те представители революционной немецкой молодежи, которые увлекались творчеством Гейне, не знали, что и подумать о нем; они объясняли эту книгу как страшный документ отступничества от дела свободы. Юный Фердинанд Лассаль, в ту пору ученик лейпцигской торговой школы, записал в своем дневнике 8 сентября 1840 года: «Я люблю его, этого Гейне, он - мое второе я. Эти холодные мысли, эта всеразрушающая сила слова. Он умеет чуть слышно лепетать, как зефир, лобзающий розы; он умеет пламенно и жарко изображать любовь; по его заклятию в нас встают и сладкая тоска, и нежная грусть, и необузданный гаев. Все чувства, все движения подвластны ему, его ирония так метка, так убийственна. И этот человек предал дело свободы! И этот человек сорвал с головы своей якобинский колпак и покрыл благородные кудри роялистской шапкой с галунами! И все-таки мне кажется, что он издевается, когда говорит: «я - роялист, и не демократ». Мне кажется, что это ирония, и наверное это Так и есть».
Книга о Берне принудила Гейне не только к литературной борьбе со всеми нападавшими на него филистерами.
По праву оскорбленная мадам Воль-Штраус направила к Гейне своего мужа для объяснений.
Встреча Гейне с оскорбленным мужем Жаннетты, доктором Штраусом, произошла 14 июля 1841 года. Свидетелей при этой встрече не было. Зато нашлось три лжесвидетеля - Эдуард Колов, Теодор Шустер и Антон Гамберг. Эти страстные поклонники Берне не постеснялись выдать себя за очевидцев происшествия: они подтвердили рассказ Штрауса о том, что он дал на улице пощечину Гейне.
В письме к Гуцкову Штраус с подробностями рассказывает о встрече с Гейне на улице Ришелье, о якобы, данной им пощечине своему врагу. При этом Гейне вручил визитную карточку Штраусу и вызвал его на дуэль.
Теодор Шустер, вождь левого крыла «Союза изгнанников», оказался честнее других мнимых очевидцев инцидента. Он отказался от первоначальных показании и твердо заявил, что он, как и двое других свидетелей, при встрече Гейне и Штрауса не присутствовали.
Вскоре после происшествия Гейне уехал на курорт в Пиренеи, и это дало повод его врагам распространять в немецкой печати легенду о том, что Гейне позорно бежал от дуэли.
Кампания клеветы вынудила Гейне вернуться в Париж и послать вызов на дуэль Штраусу через своих французских друзей - поэта Теофиля Готье и Альфонса Ройе. Взбешенный Гейне настаивал на дуэли на пистолетах и утверждал, что дуэль будет продолжаться до тех пор, пока один из противников не будет убит.
Заботясь о будущем Матильды на случай своей смерти, Гейне перед дуэлью вступил с Матильдой в официальный гражданский и церковный брак. Он сообщил об этом событии своим родственникам, в том числе и дяде, с которым вновь произошло примирение за некоторое время перед этим.
«Только теперь могу я сообщить официально о моем бракосочетании, - писал Гейне. - 31 августа я женюсь на Матильде-Кресценции Мира, с которой вот уже больше чем шесть лет я ежедневно ссорюсь».
В этой шутке было немало правды. Вспыльчивость и капризный характер Матильды нередко выводили из себя тоже не особенно уравновешенного Гейне, и не даром он за несколько лет до этого события писал своим друзьям, что «мы живем наполовину счастливо». Особенно, когда Гейне мучили экономические невзгоды, он страдал от того, что не может предоставить Матильде многого из необходимого ей.
Ее непостоянный характер сказывался в том, что она любила менять квартиры, а частые переезды стоили также дорого.
Гейне был очень ревнив. Порой им овладевала навязчивая идея, что Матильда бросит его, уйдет, как только ей представится, хоть сколько нибудь лучшая жизнь. И он ее часто бранил, устраивал сцены ревности, называл «мотовкой», а когда проходил первый - пыл раздражения, задаривал ее и выбивался из сил, лишь бы раздобыть деньги.
Немецкие друзья, посещавшие Гейне, рассказывали анекдоты о том, что Матильда находится в совершенном неведении относительно поэтической деятельности мужа, и Гейне как-будто даже бравировал этим: «Она не читала ни одного слова, из моих сочинений, - рассказывал Гейне своей французской приятельнице, госпоже Жобер, - и она даже не знает, что такое, собственно говоря, поэт».
В начале сороковых годов, когда материальное положение Гейне было особенно плохо, он сделал попытку заняться биржевыми спекуляциями багодаря своему знакомству с Джемсом Ротшильдом, в чей дом его ввело рекомендательное письмо Соломона Гейне.
Гейне называл парижскую биржу зданием, «построенным в чистейшем греческом стиле и посвященным грязнейшему из дел». Ротшильд взял на себя руководство биржевой игрой, но это не привело к особенно благоприятным результатам. Гейне проигрался однажды, потеряв все свои скромные сбережения и даже войдя в долги.
Так или иначе, незадолго до дуэли с доктором Штраусом, 31 августа 1841 года в храме Сен-Сюльпис был оформлен брак Гейне с Матильдой.
В этот день шел дождь, парижские мостовые были грязны, что дало повод Гейне сострить, что путь к браку устлан грязью.
Быть может, этот анекдот недостоверен, как и все прочие, связанные с этим событием его жизни. Он будто бы еще сказал, что музыка во время бракосочетания напоминает ему музыку, которая на поле сражения толкает солдат в бой.
7 сентября в долине Сен-Жермен состоялась дуэль. Гейне явился первый к назначенному месту. Противники обменялись выстрелами. Соломон Штраус сделал первый выстрел.
Пуля скользнула по одежде Гейне, оцарапав кожу его кошелька, лежавшего в кармане. Это дало повод одному из секундантов воскликнуть: «Вот что значит - хорошо поместить свои деньги!» Гейне выстрелил в воздух.
Инцидент был исчерпан. Но атмосфера провокации сгущалась. Последовали другие вызовы на дуэль. Гейне не желал больше рисковать жизнью. В нем всегда жило презрение к дуэли, как стародворянскому способу восстановления чести. И он смеясь ответил одному из своих незванных противников: «Если вы пресытились жизнью - повесьтесь».
Дуэль не успокоила противников Гейне. Разрыв с передовым немецким общественным мнением был настолько глубок, что у Гейне почти не оказалось защитников.
И только в «Бреславльской газете» некий автор, скрывшийся за подписью Ф., в статье, помещенной 25 сентября 1841 года, с яростным сарказмом уничтожил Штрауса и его лжесвидетелей.
Этот Ф. был шестнадцатилетний Фердинанд Лассаль, решивший выступить на защиту своего кумира.
Среди писем Гейне, написанных им в этот тяжелый период травли, обращает на себя внимание письмо к редактору «Всеобщей газеты» Кольбу. Гейне жалуется на «убожество здешних немцев», на интриги, которые плетутся против него как со стороны так называемых патриотов, так и со стороны их агентов, влияющих на прессу.
Гейне сетует попутно на тяжелые головные боли, мешающие ему работать, и на то мрачное, придавленное настроение, которое господствует в Париже.
Действительно, с начала сороковых годов разложение французской монархии Луи-Филиппа шло гигантскими шагами. Кучка финансовой буржуазии, стоявшая у власти, держалась только благодаря системе биржевого ажиотажа, подкупов и открытого грабежа низших классов. И если попытки вооруженных восстаний, из которых самая значительная была произведена Бланки и Барбесом 12 мая 1839 года, окончились неудачей, то Июльской монархии грозила гибель от разрастающейся внутренней оппозиции.
В рядах буржуазии происходил раскол; по мере развития промышленный капитал все больше становился в оппозицию финансовой буржуазии, захватившей власть в свои руки. Буржуазная оппозиция не была однородной в своих стремлениях, особенно в вопросе о политическом устройстве страны. Верхушка промышленной буржуазии ничего не имела против сохранения буржуазной монархии при условии разделения власти между различными слоями господствующих Классов. Другие представители крупной буржуазии стремились к восстановлению республиканского строя. Это, как казалось им, должно дать наибольшую гарантию их господства. Наконец, поднимавшиеся слои мелкой буржуазии образовывали кадры демократически-республиканской оппозиции.
Пример Июльской революции показал буржуазии, что без пролетариата, дерущегося на баррикадах,
