И смерти все жду напрасно. Господь, мне пытку сократи, Зарой меня неотложно. Мне мученический талант Ты дал ведь совсем ничтожный. Твоей нелогичностью, господь, Я, право же, озадачен: Ты создал меня веселейшим из всехи Поэтов, а я так мрачен. Все чаще рисуются картины предстоящих похорон. С мягким лиризмом Гейне предсказывает, как его будут хоронить:
Не отслужат литургии, Кадош не прочтут унылый, Говорить и петь не будут Над раскрытою могилой. Если ж теплая погода Будет в день моей кончины. То Матильда на Монмартр Сходит в обществе Полины. И венок из иммортелей Принесет она с собою И промолвит: „Pauvre homme!' Взор подернется слезою. К сожаленью, я теперь Высоко живу немножко. Нету стульев для нее - Ах, устали милой ножки! Прелесть толстая моя! Уж домой ты, ради бога, Не ходи пешком; фиакров У заставы очень много. Резкая смена настроений отражается в лирике последних лет. То поэт хочет скорее умереть, до того невыносимы мучения, то он с лихорадочной поспешностью хватается за жизнь. Гейне хочется возможно больше сделать; как в бреду, он пишет карандашом, не смотря на бумагу, на больших белых листах. Его тревожат воспоминания прошлого. Он восстанавливает в памяти первую любовь к Амалии Гейне, удар, нанесенный ее отказом, долголетнюю травлю родственников, которая, как он знал, не прекратится и после его смерти:
Тот, кто с сердцем и чье сердце Дышит страстью - тот на деле Полутруп. Так,и лежу я, Заткнут рот, тиски на теле. Мне язык, когда умру я, Вырежут рукою злобной, Из боязни, что бранясь я Возвращусь из тьмы загробной. 
Камилла Сельден ('Мушка').
Жадно хватается Гейне за жизнь. Букет цветов, поднесенный Матильдой, напоминает о том, что «в мире этом он бредет покойником отпетым». Гейне чувствует, что жизнь - величайший из даров:
Слава греет нас в гробу? Болтовня и чушь! Табу! Греет больше нашу кровь Грязной скотницы любовь, И навоза запах - люб С поцелуем толстых губ. И, само собой, - теплее нам, Если пуншем иль глинтвейном, Мы, спасаясь от тоски, Сполоснем порой кишки В самой аховой таверне, Средь гуляк, воров и черни. И до того бурлила жажда жизни, что за четыре месяца до кончины поэта в нем в последний раз разгорелось пламя влечения к женщине.
В лирических стихотворениях Гейне именует эту женщину Мушкой. Настоящее ее имя - Элиза Криниц или, как она себя называла, Камилла Сельден. Она появилась у постели больного поэта по поручению знакомого из Вены. Между умирающим поэтом и молодой женщиной завязались странные отношения,
