заставит вернуться домой раньше, чем она успеет простудиться.
Но на улице не просто холодно, на улице - мороз. Она и не знала, что по ночам Тель-Авив бывает безлюден. Ни единого автомобиля, ни пешехода, даже киоски, которые обычно работают круглосуточно, закрыты. Светофоры мигают в пустоту - красный, жёлтый, за ним - зелёный.
Рахель послушно ступает на зебру пешеходной дорожки и быстрым шагом идёт по направлению к набережной, подбирая реющий на ветру халат, пытаясь натянуть рукава на запястья и спрятать пальцы. Воздух вырывается изо рта и превращается в тускло мерцающий пар. Она семенит мимо витрины парадного, похожего на авианосец, отеля и мельком заглядывает внутрь. У стойки - ни души. А ведь можно войти и украсть пальму… хо-хо!… почему бы и нет… я бы несла её по городу - вертикально, на вытянутых руках: как трофей! Как тотем!
Она бежит к морю, на цыпочках - как балерина на котурнах, тщетно пытаясь отсрочить мгновение, когда тапочки наполнятся ледяным песком до краёв, продолжая бормотать вполголоса.
Просыпаться под краденой пальмой и завтракать свежими финиками - не о том ли мечтала я всю свою жизнь?…
Музыка на воде
Волна откусывает от берега. Фотограф в мокром дождевике тщетно пытается поймать в объектив линию горизонта (ртуть и свинец), его пёс-лабрадор задирает морду, приседает, взрыхляя песок задними лапами, подпрыгивает и лает, и машет хвостом, думая, что небо играет с ним, то приближаясь, то отдаляясь, то спуская себя сверху на ниточке - как конфету.
Пенсионер в спортивных трусах и вязаном свитере ковыляет по мокрому песку, стараясь не наступать на обрывки целлофана, принесённые морем, ноги его - в цыпках, от холода.
Утренние мусорщики
- Николай Исаич, вы, конечно, извините, но ваш Рамануджа супротив Гегеля - мелкий говнистый поц.
- Хаять чужое, Коленька, - дело неблагодарное. Где Гегель и где Рамануджа? А главное - когда? Подайте вон тот мешочек, будьте любезны… Вы бы ещё Мерло-Понти впиндюрили…
- И впиндюрю. Отчего не впиндюрить?… От Гегеля до Мерло-Понти… Набросали, блядь, веток каких-то… Мыслитель - он и в Африке… засовывайте эту хуйню, засовывайте…
- Вы только посмотрите, как этот агрегат управляется с ветошью… В пыль… В дым…
- А я вчера рыжему говорю: у меня, блядь, на ваших каббалистов зла не хватает. Мутно всё как-то. А он, ссука: мол, привыкли после своего марксизма-ленинизма на немцев равняться. Тут вам не там!…
- Мы на Востоке, Коленька. Нужно с этим смириться… Всё… здесь, кажется, закончили.
- Хороший район. Я в этих местах на днях охуительный шкафчик оторвал. Новенький - как из магазина. Стоит у стеночки - меня дожидается, голуба… Вам не нужен, случайно?…
Ран
Он останавливается у тумбы с киноафишей и рассматривает Милу Йовович, вооружённую двумя автоматами «Узи». Гранаты повисли на поясе, револьверы покоятся в кобурах, пристёгнутых прямо к чулочкам, кожаная куртка распахнута настежь. Грудь её полуобнажена, зато горло заботливо укутано вязаным шарфиком. Рот приоткрыт, брови нахмурены. За спиной у Милы - стая воронов в сумрачном небе и покосившаяся стела с надписью «Лас-Вегас».
Он зовёт её по имени: Мила! Мила!
А после зовёт её по имени: Кали! Кали!
Кали-Мила на плакате поворачивает голову, откликаясь на зов, и вороны реют над её головой как чудовищная аура разорения и погибели.
Би-бип
- Все беды от шлюх, - говорит таксист, - они везде: в правительстве, в магазинах, на рынке. Зайдёшь в кафе - одни шлюхи, сидят, как у себя дома…
Таксист заглядывает в зеркало заднего вида, пытаясь поймать взгляд пассажира. Тот смотрит в окно. Не из разговорчивых. За окном - ул. Дизенгоф. Шлюхи застыли в витринах, как лотовы жёны.
- И что? - внезапно спрашивает пассажир, будто очнувшись от сна.
- Что-что… А то… - таксист резко выворачивает руль и притормаживает на светофоре. - То самое. Противно - вот что.
- Почему? - спрашивает пассажир, глядя в окно. На ул. Фришман пробка. Грузовик перегородил движение.
- Да потому что… - таксист морщит лоб, пытаясь найти нужные слова. - Вот ты, душа моя, чем промышляшь? Можешь не отвечать, сам скажу: хайтек-шмайтек. Вас легко распознать: очки у всех одинаковые. По очкам вижу: хайтек. Виртуальные шлюхи. Блудницы дистанционного управления. Секс по интернету. Что, не так?
Пассажир поднимает бровь и с лёгким удивлением заглядывает в зеркальце заднего вида. Водитель яростно давит на клаксон, и на какой-то бесконечно короткий миг пассажиру представляется, что этот протяжный горестный вопль исторгается не из автомобильного чрева, а из живой человечьей груди.
Яэль
Какая наглость! - кричит она в трубку. - Какая возмутительная наглость!
Крепитесь, яйцеголовые, сейчас всем достанется! - шепчет Сэми, начальник отдела, и точно - Яэль с такой силой швыряет трубку на рычаг, что присутствующие вздрагивают. Телефонный аппарат отзывается жалобным дребезжащим звоном - будто струна лопнула.
Опять спишем на «непредвиденные расходы»? - спрашивает Елена. - Пора вычитать стоимость этих аппаратов из твоей зарплаты, подружка!
Заткнись, сука, - отвечает Яэль. Нет, она не говорит этого. Не может себе позволить. Не сегодня. Она отвечает: босс заплатит! и - улыбается, будто сказала что-то смешное. И все они улыбаются в ответ: и Сэми, и Елена, и толстый Роберт, агент по продажам, и Мири, секретарша. И Шалом, дипломированный экономист. Все как один - зубы скалят, будто это в самом деле смешно.
Но - какова наглость! Возмутительная, потрясающая наглость!
А в чём, собственно, дело? - осторожно спрашивает Сэми. - Что он тебе сказал?
Яэль открывает рот, чтобы ответить, и - закрывает его.
Она не помнит, что он сказал.
А кто это был? - спрашивает Елена.
Яэль напряжённо думает. Она не знает, кто это был. Боже мой, она не помнит, с кем разговаривала - только что, десять секунд назад! Она не помнит даже, кто был на линии - мужчина или женщина. Яэль хватается за голову и выскакивает из офиса. В коридоре - людно, у автомата по продаже кофе - привычная сутолока. Она занимает очередь и стоит, глядя неподвижными рыбьими глазами в спину знакомого менеджера со второго этажа. Он оборачивается и заговаривает с нею. Жалуется на производственные условия и (кажется) шутит. Она кивает. Какая наглость! Какая непростительная наглость! С кем же она разговаривала? Зачем стала в очередь? Ей не хочется кофе.
Какая наглость! - выкрикивает она.
Сотрудники опускают глаза, стараясь не смотреть в её сторону. Знакомый менеджер со второго этажа сочувственно кивает. Она улыбается ему одними губами, разворачивается на каблуках и решительно протискивается к выходу.
Homo quadrupes
Тель-авивские собаки не знают о том, что они собаки. Они думают о себе как о людях. Есть люди о двух ногах, которые целуют друг друга в губы, и люди о четырёх ногах, которые нюхают друг другу зад: вот исчерпывающая информация о человеческих типах собак.
