постигает себя как мыслящую вещь и может путем мышления отделить от себя любую другую субстанцию — и мыслящую и протяженную, с достоверностью следует, что любой человек с этой точки зрения реально отличен от любой другой — и мыслящей и телесной — субстанции. И даже если мы предположим, что Бог настолько тесно связал с какой-либо из мыслящих субстанций субстанцию телесную, что более тесного сопряжения быть не может, и таким образом выплавил из этих двух субстанций нечто единое, все равно они останутся реально между собою различными: ведь как бы тесно он их ни соединил, он не мог лишить себя той потенции, которая позволяла ему ранее их разделять, или сохранять отдельно одну от другой, а то, что может быть разделено, или сохраняться раздельно Богом, является реально различным.
61. О модальном различении
Модальное различение бывает двояким: одно из них — различение между модусом в собственном смысле этого слова и субстанцией, модусом коей он является; второе — различение между двумя модусами одной и той же субстанции. Первое из этих различений проводится на том основании, что мы способны ясно воспринимать субстанцию без модуса, который, как мы говорим, от нее отличается; но мы не можем, наоборот, постичь этот модус отдельно от субстанции. Подобно тому как фигуры и движения модально отличаются от телесной субстанции, коей они присущи, так и утверждение и воспоминание отличны от ума. Второе различение устанавливается из того, что мы можем познать один модус без другого, и наоборот; однако ни один из этих двух модусов мы не можем познать без субстанции, коей они присущи. К примеру, если камень движется и является при этом квадратным, мы вполне способны помыслить его квадратную форму, не мысля движения; и наоборот, мы можем помыслить его движение, не мысля квадратной фигуры; однако ни его движения, ни его фигуры мы не можем помыслить без субстанции камня. Различение же, кое проводится между модусом одной субстанции и другой субстанцией или модусом другой субстанции, как, например, различение между движением одного тела и другим телом или умом либо различение между движением и сомнением, скорее может быть названо реальным, чем модальным, поскольку модусы эти не мыслятся ясно без реально различенных между собой субстанций, модусами коих они являются.
62. О мысленном различении
Наконец, мысленное различение проводится между субстанцией и каким-либо из ее атрибутов, без коего она не может быть постигнута, а также между двумя такими атрибутами одной и той же субстанции. Подобное различение признается на том основании, что мы не можем образовать ясную и отчетливую идею этой субстанции, если исключим из нее данный атрибут; более того, мы также не сможем ясно воспринять идею одного из упомянутых атрибутов, если отделим его от другого. Например, если какая-либо субстанция потеряет длительность, она утратит и существование, и потому ее можно отделять от ее длительности лишь мысленно; точно так же все модусы мышления, кои мы как бы усматриваем в объектах, различаются лишь мысленно; они отличны как от объектов, в связи в которыми мыслятся, так и друг от друга, когда речь идет об одном и том же объекте. Припоминаю, что в ином месте, а именно в конце Ответа на первые возражения в «Размышлениях о первой философии», я связал этот род различения с модальным, но там не было повода для четкого их разделения, и для моего замысла представлялось достаточным отделить оба этих способа различения от реального.
63. На каком основании мышление и протяженность могут отчетливо познаваться как образующие природу ума и тела
Мышление и протяженность могут рассматриваться как образующие природу мыслящей и телесной субстанций, и тогда они должны восприниматься не иначе как, с одной стороны, сама мыслящая субстанция, а с другой — как субстанция протяженная, т. е. как ум и тело; на таком основании они мыслятся в высшей степени ясно и отчетливо. При этом нам даже легче помыслить протяженную или мыслящую субстанцию, чем субстанцию саму по себе, когда мы опускаем признаки мышления или протяженности. Ведь имеется некая трудность в абстрагировании понятия субстанции от понятий мышления или протяженности, кои, следовательно, отличны лишь от самого разума; при этом понятие субстанции становится отчетливее не оттого, что мы охватываем им меньшее содержание, но лишь оттого, что мы более четко отделяем выражаемое в нем содержание от всего остального.
64. На каком основании они познаются и как модусы субстанции19
Мышление и протяженность допустимо рассматривать и как модусы субстанции, а именно поскольку один и тот же ум может иметь множество различных мыслей; точно так же одно и то же тело, сохраняя одну и ту же свою количественную характеристику, может обладать множеством различных модусов протяженности: то оно более протяженно в длину, чем в ширину и глубину, то наоборот. В таких случаях мышление и протяженность отличны от субстанции модально и могут быть постигнуты не менее ясно и отчетливо, чем она сама: только они рассматриваются тогда не как субстанции, или некие вещи, отдельные от других, но всего лишь как модусы вещей. Тем самым, рассматривая их в связи с субстанциями, модусами коих они являются, мы отличаем их от этих субстанций и признаём их тем, что они и есть на самом деле. И наоборот, если бы мы пожелали рассмотреть их отдельно от субстанций, коим они присущи, мы тем самым признали бы их сущими вещами и смешали бы идеи модуса и субстанции.
65. На каком основании должны познаваться также их модусы
На том же основании мы прекрасно постигаем различные модусы мышления — такие, как разумение, воображение, воспоминание, воление и т. д., а также различные модусы протяженности или присущие ей свойства — такие, как все виды фигур, расположение частей и их движение, если рассматриваем их лишь как модусы вещей, коим они присущи; что же до движения, если мыслить только о перемещении и о влияющей на это перемещение силе (каковую я попытаюсь объяснить в своем месте), то здесь мы этого не исследуем.
66. На каком основании ясно познаются ощущения, аффекты и вожделения, хотя часто мы судим о них превратно
Остается рассмотреть ощущения, аффекты и вожделения, кои, безусловно, могут тоже ясно восприниматься, если мы будем всячески избегать выносить о них суждение более широкое, чем то, на которое нам дает право точное содержание нашего восприятия и которое мы внутренне осознаем. Однако весьма затруднительно соблюдать эту точность, по крайней мере в отношении ощущений, ибо нет никого из нас, кто бы с младенчества не полагал, будто всё, что он ощущает, представляет собой некие вещи, существующие вне его ума и совершенно подобные его ощущениям, т. е. тем их восприятиям, кои он получил. Таким образом, видя, к примеру, какой-либо цвет, мы считаем, что видим некую расположенную вне нас вещь, совершенно подобную той идее цвета, каковую мы в тот момент получили; в силу привычки к такому суждению мы полагаем, что видим достаточно ясно и отчетливо, чтобы считать наше ощущение достоверным и несомненным.
67. Мы часто ошибаемся даже в отношении ощущения боли
Таким же образом обстоит дело в отношении всего прочего, вызывающего у нас ощущения, в частности в отношении щекотки и боли. И хотя мы не считаем, будто нечто подобное существует вне нас, тем не менее эти ощущения рассматриваются обычно как присутствующие не только в нашем уме или восприятии, но и в нашей руке, ноге или любой другой части нашего тела. Однако, когда нам, к примеру, кажется, что болит нога, ощущение, будто боль эта есть нечто находящееся вне нашего ума, как бы в ноге, конечно, не более достоверно, чем представление, будто зримый нами свет Солнца, как бы присущий ему самому, существует вне нас, в Солнце; однако оба этих предрассудка идут из нашего детства, как это станет ясным ниже.
68. На каком основании различается то, что мы познаем ясно, и то, в чем мы можем заблуждаться
Дабы отличить здесь ясное от расплывчатого, нам надо внимательнейшим образом заметить, что
