в нем обосноваться, он засунул эту бумажонку в сундук.
Том вытащил из сундука толстую стопку листков, хмыкнул. Тяжелая, как кирпич. Нет, это совсем не то, что он искал, но все равно внимание его зацепилось за находку. Последнее звено длинной цепи его провалов. Эпохальный роман под интригующим названием «Убить со смыслом». Второе его литературное детище. Он снова запустил руку в сундук и вытащил еще одну стопку — первый опус, «Сверхгерои в супертумане». Завлекающее название, ничего не скажешь! Но это не помешало литературным воротилам, роющимся в словесной руде в поисках самородков, похоронить оба опуса, несостоявшиеся жемчужины мирового культурного наследия. Сам Томас воздерживался от оценки своих произведений, но Каре оба романа понравились.
Кара для него — своего рода бог.
Он задержал оба бумажных булыгана в руках. Веса достаточно, чтоб к шее привязать, если утопиться захочешь. Скользнул взглядом по названию. «Гиперсуперсверхгерои в суперпупер…» В суперсупе! Три года убил он на этот бред, прежде чем с кучей отказов похоронить его в сундуке.
Глядеть — с души воротит. А выкинуть жалко. Жизнь показала, что продажа кофе приносит больше денег, нежели сочинение бессмертных шедевров, способных воссиять на небосводе времен. И ездить никуда не надо за всякой дрянью, за резной скульптурой и за спрятанной в ней нелегальщиной.
Он гулко бухнул рукописи на пол и продолжил раскопки в сундуке. Желтая. Желтая бумажная полоска, заполненная под копирку. Не на машинке, от руки заполненная. И на ней имя. Он даже не мог вспомнить, кто ему выдал деньги. Какая-то скотина, ссудная-подсудная. Без этой бумажки даже не знаешь, где начать.
Вот она! Наконец…
Том уставился на помятую желтую бумажонку. Реальная, ощутимая. Сумма, имя, год, число, месяц. Конкретная и однозначная, как смертный приговор. Реальнее не бывает! Голова пошла кругом. Конечно, Том не сомневался в ее достоверности, но теперь он держал ее в руке, и все вокруг показалось ему вдвойне реальным.
Он опустил руку, вздохнул. На дне сундука покоился старый вороненый клинок — мачете, купленный в мелкой лавчонке на одной из кривых улочек Манилы. Он сжал рукоять, рванул нож к себе, вскочил, рванулся к выключателю возле двери. К черту этот фейерверк! Одна из ошибок, которые могут стоить жизни. Так выражаются в своих нетленных шедеврах маститые маэстро высокохудожественного пустозвонства.
Том выключил свет, подскочил к шторе, отодвинул, выглянул. Пусто. Оставил штору, обернулся. Пустыми глазницами уставились на него со стены карнавальные маски Кары, смеялись над ним и хмурились. Издевались.
Ноги под ним подкашивались. Одолевала слабость от потери крови, голова гудела от вызванной пулей контузии, от осознания, что ему потребуется куча везения и еще не одна стычка, чтобы хоть как-то выправить ситуацию.
Том поспешил на кухню, положил мачете на стол, набрал номер осевшей в Нью-Йорке матери. Она сняла трубку после десятого гудка.
— Алло!
— Ма!
— Томми…
Он облегченно выдохнул.
— Томми, Томми. У тебя все в порядке, ма?
— Сколько сейчас? Уж точно больше часа ночи.
— Извини. Я только хотел проверить, как там у тебя.
Мать молчала.
— У тебя все в порядке? — повторил вопрос Том.
— Да, Томми. Все в порядке. Спасибо за заботу.
— Извини, что поздно.
— Как у вас дела?
— У нас все хорошо.
— В субботу с Карой говорила. Она тоже не жаловалась.
— Да, с Карой тоже все в порядке. — Том чувствовал по голосу, когда мать «крутило». Депрессию трудно спрятать. Но вот уже два года, как с ней ничего серьезного не происходило. Если повезет, то этот зверь когтистый больше к ней не вернется. Но сейчас его больше заботило, не стоит ли над нею какой- нибудь тип с пушкой, и по голосу ее он понял, что там все чисто, никто его мать в заложники не захватил.
— Ладно, я побежал. Если что надо будет, звони!
— Конечно, Томми. Спасибо за звонок.
Он опустил трубку на рычаг, облокотился на стол. Влип он, конечно, никуда не денешься! А надо деться. Хотя в голове никаких гениальных мыслей не наблюдается.
Шевелись, шевелись!
Том подхватил мачете и, преодолевая головокружение, рванулся в ванную. Остановился перед зеркалом, осторожно ощупал рану. Кровь остановилась, и это радует. Но голова… кипящий котел какой-то. Контузия, сотрясение мозга. Постельный режим, ха-ха!
Не прошло и пяти минут, как он, уже вымывшись, облачился в чистую одежду и напялил на голову кепку-бейсболку. Вернувшись в комнату, рухнул на диван. Рану Кара уже обработает как следует, когда вернется.
Он расслабился, подумал, не позвонить ли сестре на работу, но объясняться по телефону… слишком сложно. Комната начала вращаться, и он закрыл глаза.
Он дал себе час, чтобы все обдумать. И принять решение.
Но ничто не снизошло на его буйную голову.
Кроме сна.
4
Том не понял, что его разбудило, жара или жужжание, но проснулся он сразу, как от толчка. Резко дернулся, приоткрыл глаза и скосил их направо, потом налево.
Впечатления отражались в его мозгу, как падающие камни домино. Голубое небо. Солнце. Черные деревья. Одинокая гигантская летучая мышь, похожая на изуродованного — если возможно представить себе что-то еще более уродливое — грифа. Уродина торчала над ним на ветке, как будто на часах. Томас не шевелился, оглядывался, пытался сориентироваться в обстановке.
Только что ему приснился еще один сон о месте под названием Денвер, сон, неотличимый от реальности.
Долю секунды он ощущал облегчение оттого, что все случившееся произошло во сне, что он не ранен в голову, что никто за ним не гонится, что его жизнь вне опасности.
Но сразу же вспомнил, что и наяву его жизнь в опасности. Ушиб головы, порезы о сланец… Кошмарные клыки летучей сволочи… Чего следует бояться больше — ужасов сновидческих или реальных?
Билл!
Том окончательно разлепил глаза и огляделся, пока еще не двигаясь. Что и где жужжит, пока не ясно. Мощные ветви, лишенные листьев, торчат из сухих обугленных стволов безжизненных деревьев.
Том сосредоточился, пытаясь вспомнить. Но ничего, предшествующего падению, оживить в памяти не удавалось. Окружение выглядело знакомым, как будто он бывал здесь ранее, но связь не устанавливалась, он чувствовал какую-то отстраненность от этого чудного пейзажа.
Голова раскалывалась.
Правая нога ныла.
Летучая мышь выглядела миролюбивее, чем в его прошлое пробуждение.
