всегда нахожусь на расстоянии не больше нескольких футов от другого человека. Капитан Блоджет, который говорил с эмигрантами в первый день плавания, кажется, похож на приличного человека… Он никогда не позволит, чтобы его пассажиров оскорбляли».
Анна достала свой сундучок с запасами. Как и другие эмигранты, она хранила сундучок с провизией на замке. Но осмотрев сундучок, она с удивлением увидела, что он не заперт. Сначала она подумала, что забыла запереть сундучок, но с внезапной тревогой сообразила, что не могла быть такой беспечной.
Опустившись на колени, она отбросила крышку маленького сундучка. Заглянув в него, она вскрикнула.
Свежие яйца были раздавлены, вареные яйца разбиты и размяты. Мешочки с овсяной мукой и чаем развязаны, их содержимое перемешано с солью, в которую она уложила яйца. А запас соленой свинины исчез!
Анна неистово копалась в месиве. Скорлупа исцарапала ей пальцы, но спасти ничего не удалось.
Внутри ее все затряслось от страха. Еды нет совсем! Ничего, кроме скудных корабельных выдач: заплесневелого печенья, муки и чая.
Она мысленно перенеслась в Керри: в ноздри ударило зловоние картофельной гнили, малыши жевали траву и стонали.
— Прекрати! — приказала себе Анна. — Это еще не голод!
Она уставилась на испачканные руки. Это дело рук Спинера. Он испортил ей еду, чтобы она пришла к нему, — тогда моряк сможет попопользоваться ею. Ее охватила тошнота. Воспоминания о своей вине, захороненные глубоко-глубоко в памяти, всколыхнулись в ней — она представляла себя в складском помещении при лавке на мешках с кукурузой… И… руки, мужские, жадные руки… Анна опустила голову. Слезы потекли по щекам, она крепко сжала губы, чтобы не зарыдать в голос. Однажды ей уже пришлось торговать телом за еду… Но больше это не повторится! Тогда она хотела спасти семью — это было единственным выходом.
Анна вытерла рукой щеки.
— Это не должно повториться, — проговорила она вслух. — Ни на этом корабле, ни в Нью-Йорке! Своей жизнью я не буду обязана ни одному мужчине!
ГЛАВА II
— А волосы у нее, папа, рыжие, но не ярко-рыжие, а темные, и кудрявые… А когда она плясала, они рассыпались по плечам. Ветер их развевал, они были, ну, как… как пламя. — Темные глаза Рори блестели, голос взволнованно прерывался. — Папа, она выглядела такой красивой! Когда я смотрел на нее, я чувствовал… — Рори пошевелил губами, как бы подыскивая нужное слово.
— Тепло? — предположил Стефен. Подняв подбородок, он поправил воротник.
Рори минуту подумал.
— Не тепло… Легкость! Как будто я плыл на облаке!
Стефен взъерошил мальчику волосы:
— Умывайся, парень. Ты голоден? Или забыл и об этом?
С тех пор как Рори вернулся в каюту, он ни о чем другом не мог говорить — только об этой рыжеволосой девушке-плясунье. Стефену мало что было известно о мальчишках, но он отлично помнил, что сам в возрасте Рори не уделял женщинам так много внимания. Во время путешествия Рори уже не раз обращал его внимание на хорошеньких девушек, хваля их волосы, улыбку, цвет кожи. Но ни одна из них не привлекала внимание мальчика так сильно, как девушка, которую он увидел сегодня.
Пэдрейк предупреждал Стефена, что мальчик может попытаться устроить его брак. Ночью перед их отъездом в Ливерпуль Стефен сидел в тесной гостиной, обставленной мебелью из полированного дуба, и говорил со своим шурином почти до утра.
Пэдрейк сказал:
— Отца он теперь заполучил, Стефен, но потерял бабушку. Не удивляйся, если он в Америке начнет искать себе мать.
— У него есть мать, — возразил Стефен. И голос его прозвучал резче, чем ему бы хотелось. — В мире нет такой достойной женщины, чтобы занять ее место. И ты это так же хорошо знаешь, как и я, Пэди.
Пэдрейк вынул изо рта трубку.
— Тут ты, конечно, прав, — сказал он, криво улыбаясь. — Святых невозможно обойти.
И сейчас, глядя в темные глаза сына, Стефен опять и опять вспоминал его мать. Набожная, покорная, красивая Роза… Она была слишком хороша для этого мира. И для него тоже…
— Ты будешь, папа?
— О чем ты?
Рори вытирал лицо пушистым полотенцем пароходной компании.
— Будешь с ней говорить? С Анной? Стефен снял пиджак с вешалки.
— Есть достойные женщины, Рори, а есть — плохие… Твоя мама, упокой, Господь, ее душу, была достойной женщиной — чистой… Она и жила, и умерла честно. Твоя мама не выставляла бы себя на показ, когда вокруг полно мужчин. Эта плясунья идет легким путем, и это неприлично. Будь уверен — у нее еще будут неприятности. Это и по тебе видно.
— Но, папа…
Стефен бросил мальчику его куртку:
— Как говорила твоя бабушка: «Если девушка идет с Богом, то дьявол ее не сопровождает». А сейчас причешись и пойдем, наконец, обедать.
Проход для пассажиров в столовую был заполнен шелками всех цветов радуги, кринолинами и строгими черными утренними мужскими костюмами. Стефен держал Рори за плечо, прокладывая себе путь через поток галдящих пассажиров, которые смеялись и оживленно жестикулировали.
Стефен принимал приветствия с некоторым удивлением. В самом начале путешествия попутчики держались от него на расстоянии. Они вели себя так, будто он угрожал их жизни и достоинству. Стефен не обращал внимания на такое отношение, потому что был не из тех, кто вхож в благородное общество. Но Рори говорил о своем отце с такой гордостью, что любопытство пассажиров пересилило их опасения. Сейчас мужчины уже звали его играть в карты, интересовались его мнением о политике, ждали рассказов об интересных спортивных историях. Леди, которые бледнели, оказываясь в его обществе, теперь улыбались и пламенели от смущения, соперничая, чтобы сидеть с ним рядом за обеденным столом. Стефен не мог долго прогуливаться по палубе или бродить по салонам без того, чтобы какая-нибудь группка леди не окликнула его: «А-а, мистер Флин, вот вы где!» — как если бы он каким-то чудом затерялся среди их рукоделия.
Для Стефена не было неожиданностью, что он так популярен среди леди из высшего общества. Много лет назад, когда вся его жизнь проходила в переездах и боях от Бостона до Сан-Франциско, в гостиничных номерах респектабельные дамы появлялись весьма регулярно, желая разделить его общество. И почти всегда сгорали от желания грубой страсти… Тогда Стефену это нравилось, но со временем он устал подыгрывать фантазиям дам. На борту «Мэри Дрю» ему пока удавалось сохранять дистанцию, но надолго ли?..
— Мистер Флин, ваш сын — прелестный мальчик. Этим утром мы так мило побеседовали.
Это сказала юная мисс Кэмберуел — обладательница великолепной фигуры, облаченной в розовый шелк и бархат. Прозрачные голубые глаза смотрели на Стефена несколько пристальнее, чем это позволяли правила приличия.
— Его бабушка учила сына хорошим манерам, мисс Кэмберуел, — ответил Стефен, добродушно толкнув Рори в плечо. — Надеюсь, что когда-то он и меня им научит.
— Сомневаюсь, что вы чего-то не знаете, мистер Флин, — заметила мисс Кэмберуел и неожиданно покраснела. — Рори сказал мне, что вы были и на американском Западе. О… Я так хотела бы услышать о ваших приключениях.
Стефен невольно представил, как стал бы раздевать мисс Кэмберуел, поочередно снимая все эти штучки из шелка и бархата… Без сомнения, в последнюю минуту она решит, что ее девственность священна.
— Мои истории едва ли годятся для ушей молодой леди, — ответил он, подмигнув.
Щеки мисс Кэмберуел запылали еще ярче. Она хотела еще что-то сказать, но ее перебила миссис Чарльз в облаке лент. Ее щеки тоже покрывал яркий румянец…
— Вот вы где, мистер Флин! Мы хотели бы узнать — вы поете?
