— У нас вот будет тяжелый бой, и ты мне нужен. Если ты вернешься в Килкенни, я останусь совсем один. — Стефен попытался засмеяться. — Как я смогу побить Магири без твоей помощи, ну? Я тебя возьму с собой на ринг, и тебя, и Дэйви и Моуза, и Хэмера. И если вы все там будете, то я легко с Били справлюсь. Клянусь, так и будет. Как ты на это, дружище? Как насчет того, чтобы выйти и поговорить со своим старым папой?
Слышны были только звуки слабого царапанья и крысиные повизгивания. Вздохнуло дубовое днище корабля. От его покачивания оранжевый свет лампы разливался, выхватывая из темноты бочки с водой.
Стефен подождал: ему хотелось бы знать, не напрасно ли это все, не потерял ли он сына навсегда. Он подумал, что Рори — сильный духом, у него чистая и благородная душа. Он вспомнил, как сильно парнишка его любил: сделал так, что он почувствовал себя достойнейшим человеком, приличным и гордым.
— Я попрошу Анну вернуться, — продолжил он. — Ты и я, вместе, мы попросим ее вернуться.
Раздался громкий стук вблизи двух больших бочек с водой — в пятнадцати футах, не дальше. Стефен напрягся. «Еще одна крыса», — сказал он себе, не смея надеяться. Но потом из темноты раздался тихий, укоризненный голосок.
— Она не вернется. Никогда.
Стефен расслабился, отлегло от сердца. Он проглотил эмоции, стараясь быть спокойным.
— Я знаю, что она не вернется, — снова повторил Рори.
— Мы ведь можем попросить ее, ведь так, можем?
— Она замужем за Били Магири. И ты ее за это ненавидишь.
— Ненавижу ее? — переспросил удивленно Стефен. Ни разу, никогда и никому он ничего не говорил против Анны. — Так, и с чего ты это взял?
— Ты мне говорил, что есть два вида женщин: хорошие — как моя мама, и плохие. Как Анна.
У Стефена тяжело, медленно застучало сердце. Он старался припомнить, что он говорил.
— Знаю, что случится, когда ты женишься, — голос Рори искажался из-за того, что он прятался, но в нем было страдание, и это было слышно. — Эди и Майк сказали, что хорошие женщины это делают, только чтобы родились дети, — потому что священник говорит, что их надо иметь. А плохие делают это со всеми мужчинами. И вот почему ты думаешь, что Анна плохая.
Тупая слабость охватила Стефена. Он не знал, что ему ответить сыну.
— Ведь так? — спросил Рори.
Стефен засопел, сидя на тяжелой деревянной платформе, и быстро, нервно провел рукой по волосам. Он никогда не был так ошарашен и смущен.
— Ты лучше выйди сюда, дружище.
Позади водяных бочек раздались ломкий стук и грохот, а затем на свет лампы вышел Рори, волоча за собой мешок, сделанный из какой-то скатерти Анны. После своего приключения он не выглядел измученно, если не считать грязных следов от высохших слез на щеках да темных кругов под глазами. Стефен заставил себя сидеть спокойно.
— Я не ненавижу Анну, — сказал он.
— Но ты думаешь, что она порочная. Стефен уставился на свои руки.
— Ты сам делал с ней то же самое, что Били Магири делал, то же, что пытался сделать Спинер, пока она его не убила. Ты ее заставил грешить, папа; она это делала, а потом ты за это же ее обвинил.
Стефен открыл было рот сказать, что Рори — ребенок, который не способен еще понимать такие вещи. Хотел объяснить, что однажды Рори научится оценивать женщин и выберет для себя стоящую. Хотел сказать, что то, что было между Анной и им, — не его, Рори, дело, но прикусил язык. Где-то в душе Стефен понимал, что в речи Рори есть нечто близкое к правде и что он должен ответить ему.
Он разбирал свои чувства к Анне, глядя, как качается фонарь в печальной пещере подпалубного помещения. Никогда он не допускал, что это нечто другое, как откровенная, без подмеса, похоть. А сейчас мысли об Анне возвратили ему радость бытия рядом с ней, глубочайшую страсть.
Он поглядел на Рори.
— Анна и я сделали друг друга счастливыми, — сказал он. — Видишь ли, дружище, мужчина может сделать женщине больно, навредить, как хотел сделать Спинер. А может также сделать ее счастливой. Я никогда Анне не причинил боли. Вместе мы были счастливы.
Обвиняющее выражение лица Рори не изменилось. Стефен потянулся, притянул его к себе. Он погладил сверху вниз тонкие ручки мальчика.
— Это трудно понять, но ты разберешься, когда станешь старше. Обещаю — ты все поймешь.
— Ты обвиняешь ее, что она замужем за Били Магири, — настаивал Рори. — Но это не ее вина, что она его узнала раньше, чем познакомилась с нами.
— Ты прав. Это не ее вина.
И тем не менее мысль, что она была с Магири, вызывала в нем глубочайшую ярость.
— Ты думаешь, что она не такая хорошая, как моя мама?
— Твоя мама была лучшей, какой может быть девушка. — Стефен начинал уставать от Рориных вопросов и обвинений, но изо всех сил сохранял терпение. — Она была словно ангел — такая добрая и чистая.
— А вы с ней были счастливы, вот как с Анной?
— Конечно, я был счастлив. Она была твоей матерью.
Но он врал — Роза счастливым его не сделала. Стефен остановил мысли до того, как они могли перейти в проклятия. Господи помилуй, не должен он поворачиваться к Розе спиной. Не должен отвергать ее за то, что она приносила себя в жертву, отдавая ему свое тело, а сыну — отдав жизнь.
— Дядя Пэди говорит, что моя мама была такой праведной, что должна была стать монахиней. Он сказал, что она от каждого ждала, что он такой же хороший, как она сама.
— Да, она была такая, — подтвердил Стефен.
— Я больше хочу Анну, папа. Я думаю, что она подходит для нас лучше, чем моя мама.
— Послушай-ка, — вскочил Стефен. —? Твоя мама была святая, настолько она была хорошая. Анна никогда не сможет быть…
Спина взмокла от пота. Трюм был непереносимо завален вещами, в такой духоте нечем дышать.
Она славная и любящая женщина, которая лучше, чем он сам, понимает его, а когда он ее обнимает, то благодаря ей чувствует себя Богом.
— Один раз я слышал, как говорили дядя Пэди и бабушка, — добавил Рори виноватым голосом. — Дядя Пэди сказал, что с моей мамой ты не был счастлив.
Стефен в изнеможении опустился на нары. В мозгу пронеслись воспоминания, прежде чем он их остановил: как это было — быть с Розой. Как было тяжко, когда он старался подавить вожделение и задавить революционную страсть — все из-за нее. Он был молодым мужиком, полным огня, и похоти, и политического рвения, женившийся на очень красивой, набожной девушке, чья семья дала шанс приличной жизни дикому, осиротевшему парню. Она была невинна, а он взял ее страстно. Он хотел ее позабавить и старался, чтобы она его захотела. А она только каждый раз плакала и молилась, пока длилось тяжелое испытание, убивая его привязанность, вызывая в нем гнев. Когда позвало Братство, он пренебрег ее желанием. Он принял клятву и ушел. Он хотел уйти, отчаянно хотел. Для него это было освобождением — оказаться подальше от набожной Розы, от ее жертвенных вздохов. Потом он вернулся, а она уже умерла, оставив позади плачущее дитя и последнее воспоминание — иссушающее и пожирающее чувство вины.
Роза всегда вызывала в нем чувство вины — из-за его вожделения, сатисфакцию ему он находил в бешенстве на ринге, в страстном желании революционной справедливости. Когда она умерла, эта тихо ноющая вина выросла в страдание, едва не доведя его до безумия. У него не было выбора, кроме как
