Джиб положил свою руку на плечо Джулии и подумал над ее вопросом. — У всех людей были неприятные ощущения во время войны, Джулия. Но одним удалось забыть весь этот кошмар, а у других это не совсем получается.
— А как насчет тебя?
Он посмотрел вниз на ее лицо, выражавшее любопытство. Было очень странно, что на те вопросы, о которых он не хотел даже и думать, можно было легко ответить, когда их задавала Джулия. — Мне быстро удалось забыть все это. — Хотя пришлось немало почертыхаться, подумал он про себя.
— Ты был ранен?
— Нет. Правда, я несколько раз болел, как собака, но не получил ни одной царапины. — Он снова призадумался. — Я думаю, что очень боялся смерти. Я боялся умереть, так как опасался, что мне придется встретиться с матерью в загробной жизни.
Джулия удивленно подняла вверх голову. — А в чем дело?
— Она была квакером, — сказал он не раздумывая. — Она воспитала меня в духе Общества Друзей.
Он замолчал, ожидая ее реакции на эти слова. Будет ли она удивлена или просто шокирована. Он хотел видеть хоть какую-нибудь реакцию. Но Джулия оставалась совершенно спокойной и поэтому он продолжал. — Ты уже однажды спрашивала меня о матери и о войне, о том, что она думала по этому поводу.
— Да, это было в ту самую ночь, когда мы сидели на веранде.
— И ели рисовый пудинг. Она улыбнулась.
Черт возьми, думал Джиб. Как с ней легко. Когда я разговариваю с ней, слова сами вылетают из меня. — Когда началась война, я хотел принять в ней участие. Мать знала о моем желании и знала также, что умирает. Перед смертью она попросила меня, чтобы я остался верен принципам квакеров. Она сказала, что эта война не для нас и не надо вмешиваться в эту кровавую бойню. Она также сказала, что война вовлечет меня в грязные и злые дела. А я ответил ей, что никогда не уйду из общины и не нарушу их законов. Я поклялся ей.
До сих пор это тяжким грузом лежало на его совести. Он подвел свою мать, нарушил свою клятву. Он говорил медленно, стараясь высказать все, что накопилось у него за многие годы молчания. — Мне было четырнадцать лет, когда она умерла. Меня поместили в один очень строгий квакерский дом. Мать была спокойна за меня. Но я не смог вынести новых условий жизни и сбежал от этих людей. Через некоторое время я вступил в армию.
Джулия молчала. Джиб не знал, о чем она думает, но был уверен в том, что она не думала о нем плохо. Он еще никогда не рассказывал посторонним людям эту историю о нарушенной клятве. Он испытывал невероятное чувство стыда и считал это доказательством низости его характера. Но Джулия не могла так подумать о нем. Казалось, она просто не видела в нем ничего плохого.
— Ты успокоил ее перед смертью, Джиб, — сказала Джулия. — Ты сказал ей именно то, что она хотела от тебя услышать. Тем самым ты позволил ей умереть спокойно.
Джиб уставился в потолок. — Мать часто говорила мне, что старалась воспитать меня нежным и мягким, с тем чтобы я познал милосердие Господа. Оказалось, что она зря потратила на меня время. В годы войны, когда наступило мое время, я убил не меньше людей, чем любой другой. А потом я застрелил Хоккетта. Но он заслужил этого, хотя я опять вспомнил свою мать. У меня еще долго сохранялись неприятные ощущения от этого убийства.
Джулия прижалась к его груди и обняла его. — Никто из нас не может жить ради мертвых. Мы все стараемся жить как можно лучше. Твоя мать была прекрасной и всепрощающей женщиной, и она любила тебя.
Он посмотрел на нее. — Ты действительно так думаешь?
— Тебе досталась слишком тяжелая ноша для мальчика. Поэтому неудивительно, что ты не смог выполнить свое обещание.
Джиб наклонился к ней и долго целовал ее. Когда он поднял голову, она поправила ему волосы, убрав несколько прядей со лба. — Ты все еще нежный и мягкий человек, Джиб. Именно такой, каким воспитала тебя мать. Что бы ты сам про себя не думал, ты все-таки нежный и мягкий человек.
Он посмотрел на ее грудь и наклонился, чтобы поцеловать ее. Он прикоснулся языком к ее соскам, а затем взял их в рот, чувствуя запах лимона и пряностей. Он слышал как учащается ее дыхание, как ее руки стали быстро шевелить его волосы на голове и это вызвало в нем новый прилив страсти. Его рука скользнула вниз живота, погрузилась в кудрявые волоски и почувствовала тепло ее тела. Он снова хотел обладать Джулией, чтобы еще раз забыться в мягкой, обволакивающей теплоте ее тела.
На этот раз они любили друг друга в какой-то необъяснимой тишине. Джулия тихо шептала ему на ухо слова любви, а он страстно отдавал ей все свои силы, оставшиеся у него после первого раза. Через несколько минут они достигли высшего блаженства, какое только можно было себе представить. Джибу показалось, что какая-то неземная сила подняла его высоко в небо, где вокруг была упоительная тишина и только звезды мерцали вокруг.
Джиб застыл в неподвижности, чувствуя под собой мягкое и горячее тело Джулии. Его сознание медленно плыло куда-то вглубь памяти, которая сохранила ему воспоминания о чем-то далеком и очень приятном. Ему вспомнилась теплая печь в доме, такая же теплая домашняя постель. Где-то на веранде тихо играло пианино, и звуки музыки медленно испарялись в лучах цветущего солнечного дня. Вокруг жужжали пчелы, и кричали дети. Полосатый кот устало нежился в лучах солнца.
— Я люблю тебя, Джиб, — прошептала Джулия ему на ухо.
Он кивнул головой, как будто желая стряхнуть с себя нахлынувшие воспоминания. Он слишком глубоко увяз в этой истории с Джулией, подумалось ему. Если бы он не был так осторожен, Джулия могла бы просить у него больше, чем он мог отдать.
Как только Джулия проснулась, она тут же потянулась к его подушке. Но его на постели уже не было. Вместо этого она обнаружила на подушке небольшой клочок бумаги. Она быстро вскочила с постели, села на край кровати и развернула листок: «Дорогая моя Спящая Красавица! Ты выглядишь еще прекрасней во сне. Сперва я хотел разбудить тебя поцелуем, но я просто не мог нарушить твои чудесные сны. Увидимся в церкви. Твой Джиб».
Джулия снова прочитала записку от начала до конца. — Твой Джиб, — произнесла она. Он действительно мой, подумала она и посмотрела на светлые окна. Во дворе ярко светило солнце, а птицы уже были заняты своими веселыми песнями. Славный день, подумала она.
Она встала с постели, надела халат и отправилась вниз по лестнице к еще не остывшей печи. Она набрала воды в чайник и поставила его на плиту. На больших тарелках лежало уже остывшее печенье. Вся посуда и ложки были чисто вымыты и аккуратно сложены на столе, который был вымыт удивительно чисто. Вся кухня выглядела так, словно сама Мэри Херли прошлась по ней.
Это Джиб все убрал и помыл, подумала Джулия. У него такие нежные прикосновения, такие страстные поцелуи и такое доброе сердце, о каком только может мечтать женщина.
Она взяла кувшин горячей воды и поднялась наверх. После того, как она умылась и привела себя в порядок, она достала легкое шерстяное платье и расправила его на кровати. Это было самое красивое платье у нее в гардеробе. Оно было темно-розового цвета и было прекрасно сшито как раз по фигуре. Верхняя часть этого костюма была украшена двумя рядами жемчужного цвета пуговиц. Это было чисто городское платье, не слишком броское, но несомненно самое красивое, которое можно встретить в церкви сегодня утром.
Она не спеша оделась, тщательно причесала волосы, заколола их на затылке и осторожно прикрепила свою чудесную шляпку. Напевая веселую песенку, она застегнула свои небольшие, почти детские ботинки. И только когда она взяла в руки сумку и перчатки и направилась уже к лестнице, ей пришла в голову мысль о том, что ее желание красиво одеться для любовника могло прийти в противоречие со строгими правилами и обычаями прихожан местной церкви.
Весь церковный двор был забит людьми в черных и скромных одеждах. Джулия вошла во двор и стала искать глазами Джиба, но затем остановила себя, приказав вести себя скромно и не рыскать глазищами по сторонам.
